— Французы сильны тем, что им хорошо у себя дома. У нас была огромная империя в те же времена, что у Испании и Англии, но мы не отправились заселять ее. И мы не эмигрировали, в отличие от итальянцев, немцев, скандинавов и других. Мы никогда не думали, что найдем где-нибудь нечто лучшее. Наши пейзажи и наши нравы нам подходили. Мы ленивы. Зачем было отправляться отстраивать Канаду, когда можно наслаждаться жизнью в Пуату. Мы часто ворчим, но мы счастливы в своей плодородной долине. Именно поэтому — в противоположность тому, что утверждают некоторые, — мы очень любезны. Потому что нам очень хорошо у себя. И потому что мы уверены в себе. За исключением, быть может, Америки, ни одна страна не отличается таким гостеприимством, как Франция. Почему? Да потому что Франция не боится. Она знает, что если сюда придут завоеватели или если здесь обоснуются иностранцы, они подпадут под очарование нашей повседневной жизни. Мы не убиваемся на работе, мы вкусно едим, мы болтаем о пустяках, мы строим красивые города и пишем книги. Этого нам достаточно, и это вполне оправдывает то, почему мы даем наставления всем странам, которые глумятся над важностью праздности, пустяков, безразличия и всем множеством личных измов, которые только и делают возможной жизнь в обществе.

Брюс ушам своим не верил. Каждый раз, когда я высказывала какую-то мысль, он спрашивал себя, говорю ли я серьезно. По сути, это ему нравилось. Ничто не могло омрачить его удовольствия, даже эта старуха Роза Боннер, две гигантские репродукции картин которой украшали стены ресторанного зала: возвращение сборщиков колосьев при закате солнца и, напротив нас, сбор урожая пшеницы: множество крестьян, откормленных экологически чистой пищей, собирали граблями сено. Полевые работы трансформировались в сеанс клуба «Витатоп» для гимнастов с эпилированной кожей. Брюс нашел картину великолепной. Я воздержалась от комментариев. Зачем противоречить ему? Ведь я уже подпала под его очарование. Границы моей иронии — не стены, и я отодвинула их движением ресниц и улыбкой:

— Да, Брюс, это очень красиво.

Должно быть, мое лицо было освещено внутренним светом, поскольку месье понял, что сидящая напротив него добыча стоит внимания. Он наконец обратил внимание на мое обтягивающее платье и спросил меня, где я его купила. Я не преминула назвать бутик Диора. И весьма кстати: на следующий день Брюс шел на показ мод Галлиано. Почему бы мне не сопровождать его? Действительно, почему бы и нет. Вы бы меня не узнали. Я была вся мед и сахар. Одним словом, Брюс мне нравился. Его очень бледная кожа, его серые глаза, черты его лица, его часы «Реверсо», его фигура, его волосы с проседью, гладкие и мягкие, его улыбка… И его голос. В особенности его голос. Низкий, но не глухой, как бы идущий издалека и немного усталый, следовательно, медлительный, но четкий, артикулированный и невероятно сексуальный. Я задавалась вопросом, сколько лет ему может быть. Сорок пять? Бесспорно. Но на лице нет ни одной морщины, и сосудистых звездочек не заметно. И зубы белые, как визитная карточка. Он проглотил океаны алкоголя, как стекло пропускает сквозь себя солнечный свет — так что на нем не остается следов. Мы разговаривали, и какая-то легкость возникла в нашем общении. Время шло быстро. Я совсем забыла, что мои обеды со многими клиентами превращались в настоящие кошмары! Если бы не нужно было столько есть, я чувствовала бы себя на седьмом небе. Но нет, для Брюса не могло быть и речи о том, чтобы отказаться от десерта. И естественно, он выбрал целые залежи холестерина: кекс с вареньем под кремом шантильи. Со сдобой он выпил пару чашечек кофе. Когда я взяла его за локоть, чтобы идти к машине, он весил как будто четыреста или пятьсот килограммов и нечетко произносил гласные. Я поняла, что Брюс хочет немного пройтись, прежде чем свалиться больным в машине. Мы отправились пешком к лесу и перекрестку Ба-Брео. На свежем воздухе Брюс взбодрился. Но не я. Вполне удобные для паркета в замке, мои туфли-лодочки подходили для глины, как перчатки — для ног. Я умирала от холода. Он что, принимает меня за валькирию[13]? Если он хочет вести диалог с Зигфридом и Нибелунгами[14], пусть это будет без меня. Полярный романтизм Людвига II Баварского[15]заранее вызывал у меня головокружение. Больше, чем полчаса, я не смогла выдержать. Я села в машину, которая медленно ехала следом за нами, на расстоянии ста метров. И заснула.

Когда я открыла глаза, мы мчались по автомагистрали, а голова Брюса лежала у меня на плече. Наступил вечер, мотор, казалось, работал бесшумно, тихо звучал концерт Моцарта (я в классической музыке не разбираюсь, но этот отрывок использовался для рекламы воды «Эвиан», и мой отец подарил мне диск с записью концерта). Я пребывала в блаженном состоянии, но обострение чувств и желание мягко заставили меня проснуться окончательно. Брюс открыл глаза и попросил у меня прощения. Я тихо успокоила его:

— Ничего страшного, Брюс. Мы не в Нью-Йорке. Я допускаю сексуальные домогательства, но только нежные. Мне это даже нравится.

Он улыбнулся, вскинул глаза и взял меня за руку…

Эдуар Бреда, главный редактор журнала «Пари-Сенсации».

Ничего не поделаешь, есть категория людей, которая выводит меня из себя. Это звезды шоу-бизнеса. И это весьма некстати, поскольку всю жизнь я должен иметь с ними дело. Это моя профессия, я журналист. Не в газете «Монд», а в журнале «Пари-Сенсации», самом известном иллюстрированном журнале в мире[16]. В нем речь идет обо всем: об Афганистане и о последнем романе Патрика Модиано[17], о коллекциях Карла Лагерфельда и о матерях палестинских шахидов, о новых отелях, которые открылись на Сейшелах, и о стратегии Франсуа Холланда[18]. В общем, сто страниц самых разных актуальных новостей. Плюс еще пятнадцать страниц и обложка. Гвозди с креста, к которому я пригвожден: знаменитости. Обычно я с ними не встречаюсь. Всегда есть охотники взять интервью у звезд. Если мне приходится иметь с ними дело, то через посредничество их агентов. Или из-за их каких-то диких капризов: одна дебютантка требует, чтобы ее фотографировала только Беттина Реймс[19]; другая не позволяет, чтобы показывали ее квартиру; третья требует так отретушировать каждое фото, что расходы на это составляют десять тысяч евро; еще один хочет заранее иметь список вопросов, которые ему зададут… Или выслушивать возмущенные протесты: мой фильм вышел уже две недели назад, мне больше нечего добавить; вы сняли меня с другом у лестницы Каннского дворца фестивалей, это недопустимое посягательство на мою частную жизнь… К сожалению, не может быть и речи о том, чтобы их послать куда следует… Я знаю, что через каких-нибудь полгода мне придется пресмыкаться перед теми же агентами, чтобы другой пес из их псарни согласился сняться для нашей обложки. Малозначимые французские звездочки, актеры и певцы ежедневно опровергают известную пословицу о том, что фальшивая монета не стирается. Они болтаются, как мелочь в кармане, и служат разменной монетой, когда мы хотим поймать крупную рыбу, настоящую звезду — короче говоря, звезду из Голливуда. Тогда шуткам места нет, приходится идти на уступки. Пример: сегодня вечером мне пришлось пойти в «Кристал Рум», вместо того чтобы поваляться дома на диване с интересной книжкой. Коко Дансени не оставила мне выбора: Его Величество Брюс Фэйрфилд I соглашается беседовать только с главными редакторами. Когда я признался, что в жизни не покупал дисков Фэйрфилда и предложил послать на встречу специалиста, она осадила меня: