отражалось на характере изложения. По крайней мере, тексты не кажутся подвергнутыми внутренней цензуре. Императрица дала ясные инструкции: пока она жива, письма не должны публиковаться или прочитываться кем-либо еще, и хотя иногда Гримму казалось, что расточительно тратить ее письма на него одного, в то время как они должны быть доступны более широкой аудитории (однажды он даже написал ей по этому поводу), он уважал ее решение не допускать публикации. Он ценил переписку с Екатериной слишком высоко, чтобы рисковать ею, ослушавшись.

Другим полезным и интересным источником детальных описаний жизни европейского двора XVIII века были посольские депеши и отчеты иностранных посланников, хотя к ним стоит относиться с осторожностью и не все принимать за чистую монету. Дипломатические депеши, без сомнения, были неприкосновенны для перехвата — но часть каждодневной работы Екатерины и ее секретарей включала просмотр расшифровок вскрытых депеш и другой иностранной корреспонденции. Работа с ежедневной порцией этих депеш даже имела особое название: перлюстрация (слово больше не употребляется и означает неофициальное или секретное копирование официальных документов или частных писем). Знание о вероятности такого вскрытия имело ряд последствий. Иногда депеша писалась с учетом вскрытия и прочтения государем или доведения до него ее основных положений. Такая корреспонденция могла содержать информацию, которую посол хотел донести до государя, но не видел способа сделать это иначе, в особенности из-за того, что официальные сообщения обязательно шли через министерские каналы и вполне могли не дойти до главы государства. Также посол мог использовать депешу просто для передачи лести: отправляя на родину информацию о последних событиях и достижениях при дворе, где он служит, он окрашивал свою роль таким образом, чтобы доставить удовольствие подглядывающим.

Конечно, иностранные посланники должны были порой и лично общаться со своими политическими хозяевами, и не только для того, чтобы получить от них конфиденциальные инструкции. Депеши писались рутинным шифром и легко расшифровывались: при каждом дворе существовали официальные лица для вскрытия шифров. В обе стороны интенсивно ездили курьеры, сопровождая послания из страны в страну, а также купцы или другие люди, путешествовавшие по собственной надобности, которые соглашались взять с собой пакет. Но даже депеша, написанная шифром и посланная с курьером, не была стопроцентной гарантией того, что информация дойдет до цели нетронутой, не прочитанной кем-либо до получателя. Поэтому самую взрывоопасную информацию нельзя было отправлять даже с курьером: необходимо было ждать возможности поговорить с высшим руководством с глазу на глаз или отзыва посла.

Однако если иметь в виду все эти предостережения, а также уловки, которых можно ожидать от людей, хранящих в сердце интересы собственной страны и переполненных множеством обычных предубеждений своего времени — против женщин, иностранцев и так далее, — депеши некоторых наиболее проницательных иностранных посланников при дворе Санкт-Петербурга XVIII века (таких, как прусский граф Солмс, а также утонченный и «общительный» англичанин сэр Джеймс Харрис) дают прекрасное живое описание придворной жизни и представляют собой детальный взгляд современника на императрицу и на то, как она подавала свою жизнь и империю. Потери, обусловленные отсутствием объективности, отчасти возмещаются непосредственностью, и даже наиболее предвзятые и пристрастные дипломаты не могли полностью скрыть того, как в действительности протекала жизнь при дворе, являющемся местом их службы.

Мемуары более проблематичны, чем письма и депеши, из-за большего промежутка времени, пролегающего между событием и записью о нем, и из-за желания пишущего облечь свои воспоминания в четкую форму, что неизбежно ведет к перестановкам, пропускам, может быть, даже к некоторым выдумкам — не говоря уже о желании расцветить и интерпретировать события и личности, чтобы показать мемуариста в наилучшем свете и подкрепить собой его или ее собственную точку зрения. Написание (и переработки) Екатериной собственных мемуаров, без сомнения, частично выполняло пропагандистские задачи, хотя она была, безусловно, прирожденным писателем и не могла противиться желанию писать. И все-таки мемуары (особенно сверяемые с другими источниками и сопоставляемые с другими произведениями) могут быть необычайно ценны — тем, что помогают воспроизвести животрепещущую мозаику из людей, мест и событий. Не менее интересна непроизвольно возникающая картина ценностей, убеждений, особого взгляда на вещи самого пишущего. Вот что написал Ричард Олдингтон в своем введении к книге «Частная жизнь первого министра герцога Ришелье»:

«Если мемуары и не историчны, они могут считаться литературой, содержащей все милые неточности человеческой природы. Они способны излагать факты с четкостью и беспристрастной точностью, но при этом нести отпечаток личности… Мемуары не помогут нам сдать экзамен или считаться экспертами по истории, но расскажут много интересного — ведь это единственные сплетни поколений, давным-давно превратившихся в пыль»{4}.

В век, который так много мнил о себе, прекрасно зная о том, как должны выглядеть архитектура, одежда, волосы, парики, жесты, обряды, манеры и о воздействии всех этих физических аспектов на жизнь, где был так важен «спектакль» и ни один праздник не завершался без фейерверка, где чин и наряд имели глубокое значение, — способ, которым люди представляли себя, был существенной частью духа времени.

Каждый, кто прошел через повествование Екатерины Великой, играл на сцене свою роль с большей или меньшей степенью осознания того, что он делает. Некоторые — такие, как сама Екатерина, ее наиболее известный супруг Григорий Потемкин, ее мать Иоганна, принцесса Голштин-Готторпская, ее предшественница императрица Елизавета и иностранные посланники, такие как принц де Линь и граф де Сегюр, — четко осознавали себя актерами. Другие, похоже, меньше понимали, что за ними наблюдают, — такие, например, как супруг Екатерины, Петр III, который никогда не понимал своей аудитории и даже того, что имеет таковую. Некоторые, такие, как сын императрицы Павел, чувствовали, что их задвигают за кулисы, и сопротивлялись этому.

Эти жизни-роли тщательно отыгрывались под взглядами придворных, агентов, шпионов и послов — каждая на фоне такого задника, как Петербург, Версаль, Вена, Берлин, Лондон, — и факты рассеивались с различной степенью искажения по обширной сцене Европы с ее постоянно меняющимися границами и вассальной зависимостью. Эти жизни — вот что отражалось в письмах, дневниках и мемуарах различных игроков. Читая, что они говорят друг о друге и о самих себе, будто занимаешь место в обществе, взвешиваешь суждения, понимаешь, что не все о человеке может быть известно, проникаешься духом Европы XVIII века и наблюдаешь за одной из самых замечательных женщин того времени, которая во многом реализовала принципы своего века, разыгрывая непростой спектакль своей жизни.

1. Из феодального муравейника —

ко