– Картер. Меня зовут Картер. Просто Картер.

– Значит, этого вы не забыли. Отрадно слышать. Молодой господин Джонс, на самом деле вы хотите спросить у своей матушки: «А как прошел твой день?»

– На самом деле я хочу сказать…

– Потому что у вашей матушки день выдался очень долгий, со всевозможными неприятными новостями из области автомеханики. Прошу извинить за то, что я прервал вас, когда вы меня прервали…

– Как там джип? – спросил я.

– Джип при последнем издыхании, – сказала мама.

– Ты точно знаешь?

Дворецкий скосил глаза на меня.

– Говоря простонародным образным языком механика, этот конь свое отбегал.

– И что же нам теперь делать?

– Картер, – сказала мама, – давай сначала просто доедем до дома.

– Наш джип умер? – спросила Эмили. По ее голосу было понятно: сейчас разревется.

– Ну что ты как маленькая, – сказал я.

– И вовсе я не маленькая, – сказала она.

– Картер, – сказала мама и включила Супервзгляд.

И мы поехали домой на Баклажане, и дворники, шурша, ходили влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо, а в остальном внутри этой дурацкой фиолетовой машины царила мертвая тишина.

Когда мы вошли в дом, Нед нас уже поджидал – и он снова здорово разволновался, запрыгал на коротеньких ножках, заливисто залаял – он так спрашивает: «Где вас носило?» – и не унимался, пока его не стошнило. Я хотел было воспользоваться шансом и отнести рюкзак наверх, но Дворецкий не дремал.

– Молодой господин Джонс, – сказал он и указал рукой на… на это самое…

– Но это вроде ваша обязанность, разве нет? – сказал я.

– В чрезвычайных обстоятельствах. В том случае, если бы я нанялся к вам уборщицей, я выполнял бы ее регулярно. Но для вас я не уборщица. – И он протянул мне рулон бумажных полотенец и пластиковый пакет.

– У нас обычно мама…

– И ваша матушка тоже не уборщица, – сказал Дворецкий.

– А я, значит, уборщица?

– В таких случаях – да, – сказал Дворецкий.

Я взял рулон бумажных полотенец и пластиковый пакет.

Опустился на колени.

Мерзкое занятие.

Когда я разделался с этим делом, Дворецкий протянул мне поводок Неда.

– На улице дождь, – сказал я.

Дворецкий пошел в прихожую, вернулся со своим зонтом – спутниковой тарелкой и протянул его мне.

– Обычно я не выгуливаю Неда сразу после школы, – сказал я. – Люблю немножко поваляться.

– А вот и наглядное подтверждение – у Неда отвис живот. Но есть и прекрасная новость: дисциплина поможет изменить привычки.

– Ну ма-ам… – сказал я.

– Просто обойдешь вокруг квартала, – сказала она.

– Вокруг квартала? – переспросил я. – Пока дойду обратно, насквозь промокну.

Энни захихикала.

– А мисс Энн тем временем успеет позаниматься фортепиано, – сказал Дворецкий.

– Я больше не беру уроки музыки, – сказала она.

– Этот пробел в образовании мы – вы и я – восполним.

Энни стало не до хихиканья.

– Это несправедливо, – сказал я.

– Ваше возражение не относится к делу, – сказал Дворецкий.

– В смысле?

– Призывы обойтись с ними справедливо – беспрерывное, но не пробуждающее сочувствия нытье тех, кто живет при республиканском строе. Мы же, монархисты, отдаем себе отчет, что самое лучшее – взяться за дело, которое надлежит сделать. Итак, молодой господин Джонс, возьмитесь за дело.

Я пошел выгуливать Неда.

Австралийская тропическая гроза – а она весь день то утихала, то опять устраивала ливень, гром и молнию – выждала, пока мы выйдем, и снова обдала нас водой, подобравшись сбоку. Я даже не пытался загораживаться зонтом – спутниковой тарелкой. Думал, Нед сразу запросится домой, так что погуляем минутку и назад. Но он не стал проситься домой.

Нед наслаждался. Бегал по лужам – а они были ему по брюхо; уши у него развевались на ветру, глаза он прижмурил, нос вскинул кверху; и он налил на азалии перед домом Кечумов, и на рододендроны перед домом Бриггсов, и на живую изгородь из падуба перед домом Роккаслов, и на петунии перед домом Кертджи, а потом накакал у ворот Билли Кольта – я рассудил, что так этому дураку Билли Кольту и надо, он же слил всем новость про Дворецкого; – а потом Нед еще раз сделал свои дела в лилейниках у другого столба ворот Билли Кольта, а потом мы пошли домой, потому что уже слегка продрогли, да и из Неда столько вылилось и вывалилось, что вряд ли внутри что-то оставалось.

А когда мы пришли домой, на кухне было фантастически тепло. Для Неда на полу уже был постелен тряпичный коврик, а меня ждало махровое полотенце, и Дворецкий велел мне пойти наверх, переодеться в сухое и сразу же спуститься. Я сделал, как было велено, и, вернувшись на кухню, увидел на столе только что испеченное печенье с шоколадными крошками и кружку. Из кружки шел пар.

– Что это? – спросил я.

– Чай с молоком и сахаром, – сказал Дворецкий.

– Я чая не пью.

– Молодой господин Джонс, все цивилизованные люди пьют чай.

– Ну, тогда, видимо, я не цивилизованный.

– Это утверждение роднит вас с викингами, гуннами, пестрыми ордами варваров и всевозможными бродячими разбойниками. Я позволил себе вольность положить больше сахара, чем можно было бы ожидать в норме.

Я отхлебнул немножко. И еще немножко. Очень даже ничего.

– Отстой, – сказал я.

Дворецкий вздохнул. – Разве обязательно вновь и вновь афишировать, что вы во всем американец?

– А знаете, я вроде бы в этом кой-чего понимаю: я ведь помню, кто я, но если я ошибаюсь, вы так мне и говорите, – сказал я. – Мы же в Америке, так? В смысле, мне и полагается быть американцем, так?

Дворецкий снова вздохнул. – Полагаю, молодой господин Джонс, нам будет необходимо прийти к компромиссу.

«Вот-вот», – подумал я.

4 Поворот вслепую