Елизавета Матвеевна встала и нерешительно, с виноватым видом направилась к двери. Через три минуты она вернулась:

— Он отнес его в хлев и положил в загон. Я уж заходить не стала. А сам, слава Богу, ушел уже.

Анна быстро встала, накинула платок на плечи и взяла Митю за руку:

— Пойдем, сынок, прогуляемся. Сходим на речку, сегодня тепло. Там поиграешь.

Они ушли и вернулись только поздно вечером. На воздухе они немного развеялись от тяжелых впечатлений утра. Когда они уже вошли в избу, Митя вдруг сказал:

— Мама, а… Шомка? Он где сейчас?

— Он в хлеву, отдыхает. С ним все нормально.

— Мама, а можно мне пойти к нему, посмотреть?

Анна невольно вздрогнула и замялась:

— Да не надо, поздно уже, он наверно спит. Давай завтра.

— Я хочу посмотреть. Пожалуйста! Может быть ему плохо.

— Ну, хорошо, давай сходим вместе.

Анна включила свет в хлеву и они пошли. У входа в загон где держали Шомку, Анну охватил страх и неприятное чувство уязвленной совести. Поколебавшись секунду, она отворила деревянную дверь и подошла к загону, держа за руку сына. Шомка лежал в углу на соломе и тяжело дышал. На полу стояла кормушка с нетронутой едой. Услышав звук шагов, он поднял голову и посмотрел на вошедших.

— Шомка, — позвал Митя.

Шомка привстал на передние ноги и его хвостик радостно задергался. Он, прихрамывая, стал ковылять к ограждению загона. Хрюкал он слабо, и интонации радости мешались со страданием. Он подошел и уткнулся пятачком в руку Мити. Мальчик погладил его по голове и начал чесать за ухом. Морда Шомки расплылась в улыбке, и он начал неловко пытаться лечь на бок как обычно. Это ему давалось с трудом, и он все время вздрагивал от боли, возникающей от любого неловкого движения. Наконец он завалился, а Митя отворил дверцу загона, вошел туда и стал его гладить, присев на корточки. Шомка похрюкивал и махал хвостиком.

— Все хорошо, Шомка, не плачь, — говорил ему мальчик, — Тот злой дядя обидел тебя, но он больше не придет. Мы прогнали его.

Анна тоже зашла в загон и наклонилась к поросенку. Она провела рукой ему по голове и по спине.

— Малыш, прости нас, — сказала она, и две слезинки капнули ему на морду. Она подумала, что жестокий дядя придет опять, уже через два месяца, придет, потому что они позовут его. И Шомке предстоит пройти еще худшие ужас и боль, и будет он жестоко убит, не прожив на этом свете и полугода. И ничего с этим нельзя поделать.

— Зачем все это? Почему все именно так? Никогда не думала, но неужели вот так всегда происходит: ножи, кровь, визг? Ведь это ужасно! Неужели никто не видит, что это ужасно? Думала Анна и не находила ответа.

На следующий день Шомка начал есть, а через неделю почти поправился. Он как и раньше начал выходить и бегать по двору вместе с Джеком и мальчиком.

3.

А между тем, миновал уже август, неприятный эпизод с Савелием прошел и изгладился из памяти, и Анна с сыном весело и беспечно отдыхали на деревенской природе. Митя загорел, набрался сил и энергии, и Анна с бабушкой радовались, глядя на него. «Вот что деревенский воздух и натуральные продукты делают!» наставительно говорила дочери Елизавета Матвеевна. Митя все так же гулял, бегал на речку и по деревне, ел яблоки и ягоды с бабушкиного сада и возился со своими любимцами. Щенок заметно подрос, перестал быть таким неуклюжим и потешным. Он уже сердито тявкал и пытался гоняться за кошками. Подрос и Шомка, за полтора месяца он стал значительно крупнее, так что Митя мог забираться ему на спину и поросенок катал по двору хохочущего мальчика. Но время отдыха стремительно заканчивалось, шла уже вторая половина августа. Скоро Анна с сыном должны были уехать.

— Мама, слушай, — сказала Анна, оставшись наедине с матерью, — Нам скоро уезжать, мы отлично отдохнули здесь, и Мите очень понравилось. Так вот, я думаю, давай когда мы уедем, ты и забьешь Шомку, а мясо закрутишь и пришлешь нам уже в город.

— Почему? — с удивлением посмотрела на нее Елизавета Матвеевна, — Я специально для вас старалась, с собой вам, конечно, заверну тушеночки, но и свеженького надо поесть. Где еще доведется поесть своего и натурального? У вас в городе одна химия и отрава, по телевизору все время говорят.

Анна поняла, что в это пункте маму не переспорить.

— Боюсь я, как бы не получилось все как в тот раз. Я и сама еще отойти не могу, а что с Митей будет если, не дай Бог,…

— Ничего не будет. В тот раз я не догадалась чего-то, да и этот хмырь Савелий пришел неожиданно. А сейчас когда будем забивать, так вы с Митей уходите в гости на весь день и не приходите, а уж мужики сами все сделают.

Это было все правильно и убедительно, но Анна все равно мучилась тревогой перед предстоящим забоем Шомки. Уже никакого мяса ей было не надо, она, пожалуй, сама заплатила бы полную стоимость поросенка, лишь бы ничего этого не было. Всякий раз когда она видела как Митя играет во дворе с Шомкой и щенком, ей становилось так тягостно, что она быстрее отворачивалась и уходила. «Ладно, пусть будет, что будет. Скотину режут везде, так что же теперь, каждый раз переживать из-за этого?», — и она отгоняла от себя мрачные мысли.

И вот как-то утром, за четыре дня до отъезда, Елизавета Матвеевна подошла к Анне:

— Ну что, дочка, я третьего дня попросила Савелия, и он сегодня после обеда придет забивать поросенка.

Анна, до этого с беззаботной улыбкой любовавшаяся вазой с полевыми цветами, сразу помрачнела:

— Что, прямо сегодня?

— Ну а когда? Ведь вам уезжать скоро.

Анна нахмурилась и встала из-за стола, нервно комкая платок, прошла на кухню, потом вернулась в комнату и, стараясь придать голосу спокойный тон, сказала:

— Хорошо, делайте что хотите, только предупреди меня заранее, чтобы я ушла подальше отсюда, — и она поспешно ушла на кухню, где поставила на огонь молоко чтобы сварить кашу.

Когда все сели обедать, Елизавета Матвеевна заговорила преувеличенно ласковым голосом:

— Митенька, внучок, а давай сегодня пойдем в гости к бабе Любе. У нее есть такое вкусное варенье из ежевики и две кошки живут.

— В гости? — радостным голосом спросил мальчик, но подумав добавил — Ну, я хотел сейчас пойти в огород поесть ягод, они уже красные. А потом