Она раскладывает карты дальше. Он говорит «Да».

– Вторая карта – «музыкант». Для этой женщины ты ученый человек, который знает музыку слов. Естественно. Видишь ли… как бы это сказать по-твоему, по-французски… все это вытекает из одного источника. Хочешь спросить меня?

– Чем она живет?

– Скажи пожалуйста! Такой заурядный вопрос! Подожди… Вот, вижу. Она живет лицами. Гримерша? Скульптор?

– Возможно, коллекционер?

– Может быть. Погоди. Я вижу еще кое-что. Она готовится к путешествию. В очень древний город, где живые совсем близко от мертвых. Видишь ли, такой город, в котором прошлое – это настоящее. Там она займется исследованиями.

– Археолог.

– Может быть. – На некоторое время ясновидящая умолкает. – Закрой глаза. Дыши со мной. Дыши глубоко, вдохни трижды. Сеанс закончен, доктор Летуаль. Вот твоя кассета. – Она останавливает часы. – Сорок две минуты. Ты мне должен сто пятьдесят. Три билета по пятьдесят, понимаешь?

* * *

Уже поздно, Артур один, двери открыты, он не любит, когда звонят в дверь. Имя, которое секретарша записала в журнал приема, невозможно прочесть – написанное карандашом, оно зачеркнуто, вписано снова. Пациент сместил порядок приема, несколько раз отменял визит. В этот час никто не поможет ему расшифровать. Сколько раз просить секретаршу вносить исправления так, чтобы было понятно? Он и не сосчитает недоразумений и неловкостей, через которые ему пришлось пройти из-за этих каракулей. Вместо того чтобы прочесть имя, он пытается его написать, воспроизвести побуквенно. Не выходит. Результат ему совершенно незнаком. Необходимость вот так восстанавливать имя пациента выводит его из себя. В одном он уверен – пациент запаздывает. И сейчас он не может вспомнить его фамилию – фамилию, которую позднее он будет обязан не разглашать, чтобы не выдать какой-нибудь тайны. Тайна врачебная? Нет, тайна страсти, тайна тех, кто превращает тело в наркотик, а память в пытку.

– Добрый вечер, доктор…

К нему обращается мужской голос. Он подскакивает, поднимает глаза и видит пациентку на пороге кабинета – она контрастно выделяется в прямоугольнике бьющего из коридора света. Он видит два кольца сверкающего золота, завиток черных волос.

– Я не слышал, как вы вошли.

– Дверь была открыта.

– По вечерам я не закрываю дверь – жду последних пациентов. Мадам?…

– Мадемуазель. Клер.

Она подходит к нему, протягивает руку. Когда они соприкасаются, слышится треск крошечной электрической искры, она сразу же отдергивает руку.

– Вы так искрите со всеми пациентками, доктор?

– Ковровое покрытие клал не я.

– Да, но ведь вы работаете со всей этой аппаратурой. – Она показывает подбородком на мигающие экраны и циферблаты. – Ну и темно у вас.

В сумерках, при свете компьютерного экрана, половина лица Артура отливает тускло-голубым. Он зажигает круглую лампу на столе. Его кожа вновь обретает человеческую окраску. Не успел он указать ей на кресло – она уже села.

– Да, точно, я припоминаю ваш голос. Вирилизация гортани. – Указательным пальцем он указывает на журнал. – Подумать только, я никак не мог понять, с кем у меня назначена встреча. Мужчина или женщина…

Он говорит это почти укоризненно, словно она виновата в том, что носит неразборчивое имя, приводящее к помаркам и недоразумениям.

– Иногда имя носит вас, а не наоборот. В конце концов, разве не все равно, правда?

– Как это, все равно? – переспрашивает он, пожалуй, слишком сухо.

– Мужчина я или женщина – разве лечение от этого изменится?

– У представителей разных полов я лечу разные заболевания.

– Как бы там ни было, вы измените мой голос, правда?

– Это решать вашему телу и мне.

– Так вы будете обращаться к моему телу, а моего мнения не спросите? – от такого нахальства язык прилипает к гортани потрясенного Артура. – Ведь преобразование голоса – ваша профессия, не так ли?

– Я учу правильно дышать и говорить.

Она вертит кольцо на левом безымянном пальце. Массивный камень, желтый с розовыми отблесками, затмевается, словно луна, один раз, два раза, шесть раз, Артур наблюдает, тщательно подсчитывая затмения. Это движение привлекает его внимание к рукам пациентки – рукам, явно изголодавшимся по прикосновениям.

– Говорить правильно?

– Да, и любить себя. Чтобы любить себя, надо любить свой голос и побуждать других людей тоже его полюбить. Это самое главное. Точно так же, как с лицом или телом. Ваш голос отмечает ваше личное пространство. В общем, вы хотите, чтобы ваш голос был выше.

– Обычно, – рассказывает он ей, – пациентки хотят сделать свой голос пониже. На протяжении семнадцати лет практики ни один мужчина, ни одна женщина не просили его сконструировать более высокий голос. Единственными, кто предъявлял подобное требование, были транссексуалы. В течение семнадцати лет практики женщины желали, чтобы их голос стал более низким, они завоевывали власть и отказывались от резких нот. Низкий голос – синоним силы. Глупо, но так считается. Хотя, например, у Сталина был горловой голос, скорее высокий. И все равно, женщины пьют, курят, ведут все более мужской образ жизни, и их тембр опустился на октаву. Когда я говорю «женщины», я говорю и о вас. Только вас прельщает обратный путь. Как вы повредили голос?

– Когда занималась любовью.

От этого нового проявления бесстыдства Артур уже не теряет дар речи.

– Ну-ну. Гортань действительно является вторичным сексуальным органом. Однако чтобы достичь таких результатов, вам пришлось бы орать во всю глотку целую ночь на балконе при температуре минус десять. Это не ответ.

– Значит, виновато курение.

– Вы курите?

– Иногда выкуриваю сигару.

Он делает запись на карточке.

– Этого недостаточно для того, чтобы голос приобрел такой тон. К тому же у вас нет надтреснутого тембра, характерного для курильщиц. Чистый низкий звук. Наверное, что-то другое.

– Возможно, светская жизнь.

– Ах, бурные ночи. Для голоса сон – лучшее восстановительное средство.

– Не люблю спать.

– Придется приучиться. Но перечисленных вами факторов все равно недостаточно. Причина, скорее всего, более давняя. С каких пор вы так говорите?

– Это началось, когда мне было четырнадцать лет.

– Ах, вот в чем дело. Гортань как вторичный сексуальный орган. В подростковом возрасте под действием мужских гормонов у мальчиков опускаются яички, и, как мы говорим на нашем жаргоне, это опускает их голос на октаву. От женских гормонов растет грудь, и голос изменяется, но всего на терцию. Таким образом, половое развитие связано с горлом. В четырнадцать лет вы курили сигары?