— Да, — согласился Тревер, наблюдая за солнечными лучами. — Ящеры часто прилетают?

— Да. Их посылают в надежде захватить нас врасплох. Если бы они нашли пещеру, то заставили бы ее покинуть и отвели нас обратно в долину. Но пока что не нашли.

Джун успокоилась. Хьюго похлопал ее по плечу своей огромной рукой.

— Послушай, — сказал Тревер, — я еще ничего не знаю о том, как твой народ очутился здесь, и вообще ничего о нем не знаю. Когда мы бежали от коринов, Джун что‑то говорила насчет приземления. Триста лет назад. Примерно тогда первые колонисты с Земли стартовали на Меркурий в две или три самые большие долины — шахтерские колонии. Это одна из них?

— Нет, — покачал головой Хьюго. — Рассказывали, что пришел большой корабль с Земли. Это правда, потому что корабль все еще здесь. Так мы и появились. Часть людей на корабле была переселенцами, а часть — каторжниками.

Он произнес последнее слово с ненавистью и презрением, как если бы речь шла о коринах.

Тревер поспешил объяснить:

— Когда‑то осужденных использовали в рудниках. Но произошло так много беспорядков, что от этого решили отказаться. Значит, корины…

— …были каторжниками. Корабль разбился в долине, но большинство людей осталось в живых. Каторжники расправились с командой и заставили переселенцев им повиноваться. Так все началось. Вот почему мы гордимся тем, что нас называют рабами, — потому что рабы потомки астро, переселенцев.

Итак, корабль с эмигрантами направлялся к одной из колоний и был сбит с курса чудовищными магнитными завихрениями, из‑за которых Меркурий до сих пор — кошмар для космолетчиков. Они не могли даже позвать на помощь или дать знать о себе: близость Солнца делает невозможной любую форму дальней радиосвязи…

— А солнечные камни? — спросил Тревер, невольно касаясь лба. — Как насчет них и ящеров? Каторжники ведь не пользовались ими, когда приземлились сюда.

— Нет, это произошло позднее, — Хьюго тревожно огляделся. — Видишь ли, Тревер… Это такая вещь, о которой мы почти не говорим. Даже простое упоминание о них притягивает зло!

— Но как они вставили эти камни в голову? Зачем? Зачем камни ящерам?! — Тревер всегда отличался редкостным упрямством, и если желал что‑то выяснить, шел до конца, невзирая ни на какие предупреждения. Джун сумрачно глянула на него.

— Мы не знаем точно. Но ящеры — глаза и уши коринов.

То, что таилось в подсознании Тревера со времени странного ночного допроса, вдруг всплыло на поверхность и приняло четкую форму.

— Мыслеволны — вот что это такое! Ну, конечно! — Он в возбуждении наклонился вперед, и Джун жестом велела ему понизить голос. — Будь я проклят! С тех пор, как солнечные камни были обнаружены, с ними экспериментировали на Земле, но ученые никогда не подозревали о…

— На Земле тоже есть эти камни?

— Нет. Только те, что привезены с Меркурия. Близость Меркурия к Солнцу, сверхдозы солнечного излучения и перепады температуры и давления создали этот особый вид кристаллов. Наверное, поэтому их и назвали солнечными камнями. — Он кивнул, словно подтверждая собственную мысль. — Хотя по этому поводу существует и немало иных версий. Да… Вот, значит, как они работают — прямая мысленная связь между коринами и ящерами. Вставить их в череп, почти рядом с мозгом, — и не нужно никаких сложных машин, приемников и передатчиков. Но, признаться, — он вздрогнул, — мне эта идея не нравится; в ней есть что‑то отталкивающее. Ненавижу, когда какие‑то чертовы психи, возомнившие себя сверхлюдьми, принимаются кем‑то ловко манипулировать!

Хьюго с горечью произнес:

— Когда они были просто людьми, каторжниками, мы могли справиться с ними, сразиться и победить, наши шансы были примерно равными, хотя все они были вооружены. Но когда они стали коринами… — Он указал на темные альковы пещер, — это вот единственная свобода, которая доступна для нас теперь.

Глядя на Хьюго и Джун, Тревер испытывал глубокую жалость к ним и ко всем так далеко оказавшимся детям Земли, для которых эта каменная нора означала свободу. Всыпать бы коринам — этим зарвавшимся подонкам!

Он резко одернул себя. Излишние эмоции не приведут к добру. Единственное, что его касается, — это получить назад свой солнечный камень. Полжизни ушло на его поиски, и не его дело беспокоиться о незнакомцах, оказавшихся на его пути. Впрочем, зная свою неуемную натуру, Тревер понимал, что едва ли способен вот так запросто пройти мимо чужой беды и ни во что не ввязаться.

И все‑таки… надо выйти из пещеры — лучше всего ночью. Не будет часовых на выступах скал, потому что ящеры в темноте не летают, а корины без них не ходят. Большая часть народа будет занята в эти короткие безопасные часы: женщины собирают съедобный мох и лишайники, мужчины носят воду из ручья у развилки и охотятся с каменными топорами и грубыми копьями на горных ящериц.

Тревер ждал три ночи. На четвертую, когда отряд Сола собирался за водой, он тоже направился к выходу.

— Я, пожалуй, пойду вместе со всеми, — сказал он Джун и Хьюго, — мне необходимо размяться, да и неловко как‑то сидеть на вашей шее и бездельничать. Чувствую себя каким‑то бесполезным животным.

Они вроде бы ничего и не заподозрили, Джун сказала только:

— Держись поближе ко всем. В скалах легко заблудиться.

Тревер вышел в темноту следом за отрядом и у развилки скользнул в сторону среди наваленных камней. Медленно, стараясь ставить ногу так, чтобы не производить лишнего шума, двинулся вдоль ручья. Проведя несколько дней в полумраке пещеры, он обнаружил, что света звезд ему достаточно, чтобы различать путь. Дорога оказалась трудной, и когда он дошел до того места, где Сол едва не убил его, он был уже весь в синяках и ссадинах и изрядно устал.

Найти солнечный камень оказалось довольно легко: Тревер увидел во тьме холодный бледный свет у темного скола скалы и поднял кристалл, ощущая благоговейный восторг. Из чистого любопытства он крепко прижал камень ко лбу между бровями… Камень действовал! Что‑то схватило обнаженный мозг и не отпускало. Тревер закричал, и тонкий слабый звук потерялся в темной пустоте; он сделал вторую попытку, но никакого звука не получилось. Что‑то запрещало ему кричать. Что‑то внутри перелистывало страницы его мозга, как книгу, и это не было ни ящером, ни корином, и вообще ни одним человеком или животным, которых Тревер когда‑либо знал. Это было что‑то спокойное, одинокое и далекое… Такое же чужое, как горячие пики, поднимающиеся к звездам, такое же мощное и такое же абсолютно безжалостное.

Тело Тревера конвульсивно дергалось, все физические инстинкты приказывали ему бежать, спасаться, а он не мог. Из горла вырывался слабый плачущий стон. Свободной рукой Тревер вцепился в другую руку, прижимавшую ко лбу дьявольский предмет… И оторвал камень!

Мозг чуть не разорвался пополам. Тревер упал. Он не полностью потерял сознание, но его сильно тошнило, а все кости словно размякли. Прошло довольно много времени, прежде чем ему удалось с трудом встать.