Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слушай, – перебил его Миша, вглядываясь в глубь зала, – там, в углу, не Юра с Людой Зиминой?
– Они.
– Я знаю человека, с которым они сидят, – Валентин Валентинович Навроцкий.
– Я его тоже знаю, с некоторых пор он живет в нашем доме.
– И они часто здесь бывают?
– Люду я здесь вижу впервые, Юра бывает, Навроцкий наш постоянный гость.
– И сколько он стоит?
– Не знаю, фигура загадочная.
– Это всего лишь агент заготовитель деткомиссии.
– Это ничего не значит, у всех здесь скромные титулы: агент, уполномоченный, владелец магазина или ларька, кассиры – как правило, растратчики – гуляют перед посадкой. Тут много чего насмотришься. Изнанка общества.
– Не изнанка, а отбросы.
– Можно сказать и так, – опять не стал спорить Славка.
– Пошли! – сказал виолончелист, поднимаясь на эстраду.
– Подождешь? – спросил Славка.
– Подожду, – ответил Миша.
Заиграл оркестр.
Юра и Люда поднялись и смешались с толпой танцующих.
Навроцкий вынул из кармана пиджака конверт, положил на стол, прикрыл карточкой меню, щелкнул затвором портсигара, размял папиросу, закурил, бросил спичку в пепельницу, откинулся на спинку кресла, глубоко затянулся и даже не повернул головы, когда к столику подсел Красавцев.
Навроцкий придвинул ему портсигар, приподнял карточку меню. Красавцев достал папиросу, вынул из под меню конверт, опустил в карман.
– Здесь вся сумма?
– Можете не пересчитывать. Когда я получу следующую партию?
На помятом, красном от водки лице Красавцева появилось обычное для взяточника выражение неприступности.
– Через неделю, не раньше, и без скидки на брак и третий сорт.
– Почему?
– Зимин собирается лично проверить брак и сорт, беспокоится, что его слишком много.
– С ним нельзя поладить?
– Из старых спецов, трусит. Хотел задержать вашу партию, но я успел ее отправить.
– Я успел ее отправить, – хладнокровно возразил Навроцкий.
Красавцев покосился на него.
– Если бы я не предупредил Панфилова…
Навроцкий перебил его:
– Если бы я не успел за полчаса погрузиться, вы бы попались на фиктивном браке и пошли под суд.
Красавцев опять покосился на него – пижона следует осадить.
– Зимин требует документы по вашей отправке.
– Пожалуйста, документы в порядке, – ответил Валентин Валентинович.
– Если в них особенно не ковыряться.
– Документы в полном порядке, – повторил Валентин Валентинович. – Можете спокойно их передать. Пусть изучает. Даже у себя дома. Вот именно, пусть возьмет домой и тщательно ознакомится.
Оркестр смолк.
– Значит, договорились? – Навроцкий давал понять, что Красавцев может удалиться.
Вставая, Красавцев ухмыльнулся:
– Вы здесь с дочкой Зимина, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Можете спокойно передать документы Зимину в личное пользование.
Вернулись Юра и Люда. Люда села, оправила платье, осмотрелась.
– Ну как? – спросил Валентин Валентинович.
– Прекрасно!
Люда впервые в ресторане. Когда она шла сюда, волновалась, смущалась, ей казалось, что она прикоснется к опасной, запретной, но заманчивой стороне жизни. Папа и мама будут огорчены, узнав, что она была здесь, но она хотела посмотреть, хотела знать, что это такое, узнала, посмотрела и, может быть, больше не придет сюда. Ничего особенного – пьют, едят, танцуют. Пьют и едят очень вкусно, вкуснее, чем дома, и совсем иначе. Она так честно и скажет: хотела посмотреть – посмотрела; папе и маме всегда важно понять мотивы, она им объяснит мотивы: было интересно посмотреть. Правда, ей приятно, что и на нее смотрят. Дома существовала эта тема – Люда кокетка, ее за это высмеивали, папа часто говорил: «Люда опять смотрится в самовар». В конце концов, у каждого есть и должны быть недостатки. В общем, Люда мысленно договорилась сама с собой, мысленно договорилась с родителями.
– У вас знакомые в оркестре? – спросил Валентин Валентинович.
– Мальчик из нашего дома, Славка Эльдаров. Очень талантливый.
– Не без дарования, – снисходительно согласился Юра.
– Нет, очень талантливый! – возразила Люда. – Но у них дома неприятности, родители разошлись, и он вынужден играть в ресторане.
– Это пойдет ему на пользу, – сказал Валентин Валентинович.
– Да? Почему? – спросила Люда.
– Трудно объяснить… На ум приходят банальные слова: невзгоды закаляют, характер вырабатывается в горниле испытаний и тому подобное. Но в этих стертых выражениях заложены никогда не стареющие истины.
– Итак, да здравствуют сложности! – провозгласил Юра. – А если их нет?
– Их не может не быть, – ответил Валентин Валентинович.
– Почему вы не танцуете? – спросила Люда.
– Не умею.
– Фокстрот – это очень просто.
– Мне поздно учиться.
– Вам? Вы себя считаете стариком?
Валентин Валентинович улыбнулся:
– Скажите лучше, как вам работается на фабрике?
– Стою с хронометром, очень стараюсь, тем более что я дочь инженера, но работницы на меня косятся: я им, по видимому, не нравлюсь.
– Всюду рабочие не любят хронометражистов, – сказал Валентин Валентинович, – а то, что вы дочь инженера… Разве вашего отца на фабрике не уважают? Ведь он крупный специалист.
– Вот именно специалист, – подхватил Юра, – буржуазный спец, учился в Англии, служил на фабрике еще до революции, у хозяев капиталистов, и, значит, сам капиталист. А Люда – дочь буржуазного спеца. У нас обожают наклеивать ярлыки: интеллигент, спец… Я, например, упадочник, у меня, видите ли, упадочные настроения. Почему, отчего – никто не знает, и что значит упадочные, тоже никто толком не знает. Представляю, что бы творилось, если бы узнали, что мы сидим в ресторане, да еще танцуем фокстрот и чарльстон. Нас бы объявили белогвардейцами.
– Вот видишь, – засмеялся Валентин Валентинович, – а ты говоришь, что у тебя нет сложностей.
Когда Юра, Люда и Валентин Валентинович подошли к дому, они увидели Витьку Бурова. Он стоял в калитке, вырезанной в воротах, в своей обычной ленивой позе, загораживая проход и не проявляя намерения сдвинуться с места.