– О! Кто к нам пожаловал, – ёрничая, произнёс он, – сама Железная Анна!

– Он вернёт, – робко вставила жена.

– Я больше… я больше не могу ждать, – сухо заметила Анна Геннадьевна, – я звоню Кириллу. Да. Где здесь телефон?

Не обращая на неё внимания, Михаил Сергеевич спросил у супруги:

– Мария, не пора ещё пищу принимать?

Та молча убежала на кухню и скоро вернулась с тарелкой, полной куриного бульона со «звёздочками».

– С Вашего позволения, Анна Геннадьевна, я отобедаю, – Михаил Сергеевич свесил голые бледные ноги с кровати и, прикрывая пах комком одеяла, придвинул к себе стоявший рядом табурет, на который его жена заботливо поставила суп.

– А где приборы? – спросил он, рукой зачёсывая назад сальные рыжие волосы.

– Сейчас, – жена принесла с кухни ложку и кусок хлеба.

Михаил Сергеевич с аппетитом принялся за еду. В это время Анна Геннадьевна отыскала наконец телефонный аппарат, спрятанный в одном из углов под кучей хлама, и набрала номер, несколько раз резко повернув трескучий пластмассовый диск. На лице её читалось сильное раздражение.

– Кирилл, это я, – произнесла она в трубку, – моё терпение лопнуло. Да. Отдаю… отдаю за пятьдесят.

Жена Михаила Сергеевича упала в ноги Анне Геннадьевне и начала хватать её за руки, повторяя:

– Анна Геннадьевна, он отдаст, честное слово, отдаст. Анна Геннадьевна, ради Христа, детей пожалей!

Анна Геннадьевна положила трубку и позволила Марии отобрать у неё телефон.

– Поздно, – сказала она, – Миша сам во всём виноват.

Михаил Сергеевич продолжал стучать ложкой, доедая бульон.

– Жалости в тебе нет никакой, Анна Геннадьевна, – философски заметил он, – никакого христьянского милосердия.

– Пойдём, – коротко бросила Анна Геннадьевна, обращаясь к Н. И.

Когда они вышли на улицу, она, заметив обескураженное выражение на лице спутника, объяснила:

– Миша – хороший… хороший человек, но пьющий. Да. Сильно. Когда-то мы с ним влезли вместе в одно прибыльное дело, и я… я вложила, – тут она назвала сумму, от которой у Н. И. потемнело в глазах, – но Миша, как всегда, не вовремя запил, сделка сорвалась, деньги пропали. Да. Он обещал отработать, обещал, но так и не отработал. Несколько раз я пыталась его лечить от запоя, сдавала в наркологию – всё бесполезно.

Они сели в «мерседес» Анны Геннадьевны, где та закурила.

– Вы не курите? – спросила она, покосившись в его сторону.

Н. И. отрицательно мотнул головой.

– А я вот курю. С такими нервами… да, с таким нервами не курить невозможно.

Через некоторое время к дому подъехала чёрная «девятка», и оттуда вышел человек со спортивной сумкой. Он отдал сумку Анне Геннадьевне со словами:

– Тут пятьдесят процентов. Можешь пересчитать.

– Верю.

– Жена, дети дома? – спросил человек.

– Дома.

Он с сожалением почесал лысую голову и, кивнув в сторону «Нивы», стоявшей перед подъездом, поинтересовался:

– Тачка евонная?

– Его, – ответила Анна Геннадьевна.

– Чё ещё есть?

– Квартира. Трёшка. Товар на складе. Оргтехника в офисе.

– Пойдёт, – кивнул человек и отправился в подъезд, из которого не так давно вышли Анна Геннадьевна со спутником.

– Жёстко, – только и мог произнести Н. И., ошеломлённый тем, насколько образ принцессы из детской сказки и мягкая мурлыкающая речь не соответствовали железному характеру Анны Геннадьевны.

– Ну что? Едем дальше? – спросила она.

Он согласился:

– Едем.

Следующая встреча Анны Геннадьевны была назначена в китайском ресторане «Шанхай» – первом заведении в городе, где можно было отведать салат из медузы, суп из акульих плавников и горячие дим-самы с креветками, не говоря уже о знаменитой утке по-пекински!

Попав в «Шанхай», Н. И. оказался в неловкой ситуации: имевшихся с собой денег могло не хватить, а обедать за счёт Анны Геннадьевны не позволяло чувство приличия. Он как раз размышлял над тем, как выйти из положения, когда его подвели к столику, за которым сидели несколько молодых людей и один старик.

Пузатый графинчик с водкой весело бродил по рукам, чаще задерживаясь у старика, о чём свидетельствовали слёзы и румянец на щеках последнего. Закусывала компания, однако, вовсе не по-русски: острым салатом с ростками бамбука, свиными ушами в кляре, карпом в кисло-сладком соусе и жирной свининой.

К тому моменту, когда Анна Геннадьевна и Н. И., начинавший чувствовать себя пажом при могущественной королеве, присоединились к обедавшим, разговор за столом уже достиг определённой степени оживлённости.

– Привет, Анька! – весело крикнул один из молодых людей. – Мы тут специально ничего не обсуждаем, тебя ждём.

Анна Геннадьевна кивнула и сказала, обращаясь к Н. И.:

– Знакомьтесь, Николай Иванович, мои… мои соратники, да! Авангард… авангард ленинского комсомола, сливки советской молодёжи.

– Ну, зачем же так официально? – перебил кричавший и, протянув Н. И. большую честную ладонь, всю составленную из прямых рубленых линий, сказал:

– Игорь.

Остальные также представились, называя лишь имена, и только старик, вытирая салфеткой жирные губы, сообщил:

– Анатолий Матвеевич.

Пиджак его был стар и поношен, на лацкане виднелась дырка, предназначенная для значка.

Н. И. сел рядом с Анной Геннадьевной и с интересом начал вслушиваться в разговор.

– Ну, так что, Анатолий Матвеевич, – подливая старику из графинчика, спрашивал Игорь, – обеспечите нам голосование трудового коллектива?

– Какой разговор! – отвечал тот, внимательно наблюдая, как наполняется рюмка.

– По второму варианту пойдём? – спрашивали с другого конца стола.

– Второй, безусловно, лучше, – горячо вставляла Анна Геннадьевна.

– А члены трудового коллектива нам акции потом продадут? – интересовался Игорь у старика.

Анатолий Матвеевич махал рукой:

– Продадут. Я готов, так сказать, и личным примером.

Через некоторое время Н. И. догадался, что речь шла о приватизации асфальтобетонного завода, где старик занимал должность директора. Бывшие комсомольцы решали, каким способом лучше приобрести собственность на средства производства. Что касается Анны Геннадьевны, то она играла самую активную роль в обсуждении.

– Хотите на меня работать? – спросила она Гаврилова, когда они вышли на улицу после обеда.

У него внезапно возникло ощущение, будто бы он стоит на платформе и глядит вслед быстро удаляющемуся поезду: ещё миг – и запрыгивать на подножку будет поздно.