Французы могли бы сколько угодно возмущаться и протестовать, но в ответ им было бы сказано, что все формальности соблюдены. Пленников, особенно дам, сии аргументы отнюдь не привели в восторг, когда они очутились в общей зале Портес Хаус. Их уверяли в чистоте сего заведения, но оно кишмя кишело клопами, а по ночам с улицы доносились крики и ругань подвыпивших моряков и мяуканье диких котов, спускавшихся со скал в поисках пищи. Маршан, сошедший на берег раньше своего господина, устроил его комнату в соответствии с раз и навсегда заведенным порядком, как он это делал во время походов. Наполеон бросился на постель, но сон не шел к нему; тогда он позвал лакея, бодрствовавшего в своей каморке, велел зажечь факел и проговорил с ним до рассвета. Он стал жаловаться на неудобство этого жилья и заговорил о Лонгвуд Хаус:

— Я завтра же пойду посмотреть на это жилище, и оно должно быть в очень плохом состоянии, чтобы я счел невозможным поселиться в нем.

На рассвете, когда он, наконец, забылся сном, явился адмирал, чтобы отвезти его на плато и показать местоположение его будущего обиталища — тот самый Лонгвуд, от которого так много ожидали. Ему пришлось ждать, пока Император оденется; он вышел из себя и произнес несколько довольно грубых слов так, словно его вынудили дожидаться пробуждения не Императора, а марсового.

— Господин адмирал не слишком-то учтив, — проворчал Наполеон.

Нелегко научиться быть пленником, пусть даже и государственным, после того как столь долго был господином. Кто бы в Тюильри мог осмелиться утверждать, что Император не волен распоряжаться своим временем! Наполеон однажды скажет об этом обер-гофмаршалу, когда тот, видя бесцеремонность англичан, сам решится на критику.

— В прежние времена вы бы не осмелились говорить со мной таким образом: тогда все, что я делал, было бесподобно!

Единоличное обладание абсолютной властью бесповоротно меняет человека, и Наполеон на Святой Елене, возможно, больше страдал от необходимости приспосабливаться к жизни, полной жестоких унижений, чем от изоляции от мира и болезни: в основе его долгой борьбы против Хадсона Лоу лежала не только уверенность в том, что император является помазанником Божьим и власть его незыблема во веки веков, но и привычка к самовластному правлению и почти абсолютная убежденность в своей непогрешимости.

Дорога от Джеймстауна до Лонгвуда тяжела и неприветлива, но всадникам после долгой неподвижности на борту корабля она кажется приятной несмотря на удушающую октябрьскую жару, означающую здесь начало лета. Кокбэрн и Наполеон впереди, следом за ними Бертран, Али и адъютант адмирала продвигаются военным шагом по дороге, называемой местными жителями Side Path, которая с трудом пробивается сквозь скалы и через четыре километра поднимается уже на высоту 600 метров. Немного в стороне от дороги манящий островок зелени, притаившийся в глубине долины, привлекает внимание французов: это владение Уильяма Балькомба, интенданта Индийской компании, именуемое The Briars — «Шиповник». С круглого холма, на котором расположен небольшой дом, две девочки наблюдают за караваном.

«Мы хотели знать, находится ли среди этих людей и Наполеон; нам посоветовали искать серый сюртук и маленькую шляпу, но мы не видели ни того ни другого».

Если неспешно продвигаться верхом, то можно хорошо рассмотреть пейзаж, который производит впечатление калейдоскопа на европейца, привыкшего к более спокойному рельефу, менее ярким цветам и не таким резким контрастам. Идущая справа Джеймстаунская долина представляет собой нечто вроде прорубленного гигантским топором ущелья, где из-за недостатка места тесно прижимаются друг к другу дома, образующие столицу, а дальше виднеется водопад в форме сердца, от которого в октябре остается лишь слабая струйка и над которым растут чахлые кустики. Постоянно петляющая и очень утомительная для лошадей дорога ведет на вершину плато, где среди купы деревьев возвышается Аларм Хаус, большой розовый дом, где вскоре будет устроено караульное помещение. На помосте стоит погруженная в свой бронзовый сон alarm gun, сигнальная пушка, та самая, что накануне изрыгала огонь, возвещая о прибытии человека, который еще несколько месяцев назад одним жестом своей затянутой в перчатку руки заставлял грохотать орудия на полях сражений. Внезапно за крутым поворотом появляется долина Саны, или Сены, или Герани; названия будут меняться до того майского дня 1821 года, когда с общего согласия в топографию острова Святой Елены войдет название Долина Могилы. Застывшие потоки лавы, черные камни, кусты на скалах, цепляющиеся своими длинными корнями за выжженную солнцем землю, высокие деревья с узорами лишайника на ветвях — вот что являет собой эта узкая долина, где находят себе пристанище лишь фазаны и козы. В верхней части плато близ Хате Гейт находится место, именуемое The Devil Punch Bowl — «Чаша для пунша дьявола»; это удивительное сравнение как нельзя лучше подходит к мрачной котловине, исхлестанной бегущими над деревьями растрепанными облаками и теплыми дождями, которые стекают по листьям, покрывают зеленым налетом камни и делают дорогу труднопроходимой.

А вдали, прижавшись к плато Лонгвуд, вырисовываются на фоне неба низкие строения, слабо защищаемые от дующего в спину ветра тонкими ветвями эвкалиптов. Кто может знать, о чем думал в тот момент Император? Догадывался ли он, что именно это место в нескольких сотнях метров от его будущей могилы станет последним этапом его удивительного пути? Или же в нем все еще таилась живущая в каждом из нас и часто позволяющая обманываться вплоть до самого конца надежда на еще одно триумфальное возвращение?

Полковник Скелтон, лейтенант-губернатор, и его жена живут здесь летом. Им слишком хорошо знаком остров, чтобы не знать, что зимой жизнь на плато невыносима, а потому лишь в самую жару, с октября по февраль, они покидают свой дом в Джеймстауне, напротив дома Генри Портеса, в поисках прохлады, приносимой дующими на высоте пассатами. В остальное время года печальный пейзаж пустеет: несколько лачуг и один-два дома ютятся у южного склона Fisher's Valley — «Долины рыбака», но на самом верху — ни малейшего признака жизни. Мадам Скелтон распорядилась приготовить изысканный обед. Она осыпала Императора любезностями, ибо гордилась возможностью продемонстрировать свое владение французским языком и была ошеломлена тем, что принимает за своим столом низвергнутого монарха. Но Наполеон, с его умением мгновенно оценивать обстановку, тотчас понял, сколь неудобно это жилище. Что на самом деле представлял собой этот перестроенный сарай? Гостиная, расположенная в выступающей части фасада, которая служит и прихожей, столовая, три спальни и службы, как это обычно изображается на планах колониальных домов. «Император, — говорит Маршан, — был отнюдь не в восторге от этого жилища, где не было ни тени, ни воды, где свирепствовали юго-восточные ветры и яростными порывами напоминали о себе в этот момент». Единственным достоинством было лишь огромное плато, где можно было скакать верхом и прогуливаться в коляске под сенью эвкалиптовой рощи.

Было три часа, когда Наполеон тронул свою лошадь и попрощался с хозяевами; ярко светило жаркое солнце, когда он по той же дороге двинулся к Джеймстауну. По мере того как спускаешься вниз, буйная растительность вечно влажного плато сменяется кактусами, а зелень долин — красноватыми вулканическими скалами, выжженными безжалостным солнцем, и Император, как и его обер-гофмаршал, не без страха ожидал возвращения в Портес Хаус, докучливых прохожих и раскаленного воздуха пыльной улицы. То ли этот страх, то ли желание быть отделенным хоть несколькими километрами от адмирала, а быть может, романтическая прелесть владения Бриаров заставляют его, увидев у подножия водопадов в форме сердца утопающий в зелени дом, выразить желание отправиться туда. Хозяин этих мест Уильям Балькомб прикован к постели подагрой, но семья его, расположившаяся на лужайке, трепещет от волнения, когда адмирал представляет гостей.