– Вам еще что тут понадобилось?

– Нас Алексей Борисович просил прийти, – мигом откликнулся Петька.

– Я просил, – отозвался с меланхолическим видом щупленький капитан.

– Всех вместе? – не поверил Степаныч.

– Вообще-то нет, но можно и вместе, – кивнул капитан.

В отличие от Степаныча, участковый хорошо относился к этим ребятам. И был им благодарен за помощь в двух предыдущих расследованиях.

– Ну, Петька, давай излагай, – обратился он к Командору. Затем очень жалобным тоном добавил: – Вот, раскудри тебя береза, дела.

– Дела серьезные, – согласился Степаныч. – И посторонних в курс ставить нечего…

– Да погоди ты, – перебил Шмельков.

– Либеральничаешь, Алексей, – грозно сказал Степаныч.

– Вот что, ребята, пойдемте-ка внутрь, – поторопил Шмельков. – Там мне все, Петька, и расскажешь.

Степаныч, досадливо крякнув, выбрался вместе с любимой двустволкой из коляски. Настроение у него было скверное. Он никак не мог простить Ниночке, что та не поставила его первым в известность о происшествии. Степаныч не сомневался: подоспей он на место преступления до Шмелькова, и грабители уже были бы пойманы. Или, по крайней мере, Степаныч успел бы надеть свою милицейскую форму. Теперь же собственный внешний вид крайне раздражал сторожа. Милицейская фуражка, по его мнению, шла вразрез с пузырящимися на коленях тренировочными штанами и фривольной американской майкой, которую ему прикупила на вещевом рынке в Одинцове верная супруга Надежда Денисовна.

Степаныч бурно сопротивлялся обновке. Красная надпись на английском языке казалась ему подозрительной. Однако Надежда Денисовна была неумолима: «Будешь, Ваня, работать в этой майке на огороде». А так как Степаныч боялся собственную жену гораздо больше всяких преступников, то скрепя сердце подчинился.

Когда Шмельков подъехал к шлагбауму, перегораживающему въезд в поселок, Степаныч, к собственному несчастью, как раз возился в ненавистной майке на огороде. Узнав, в чем дело, он быстро кинулся переодеваться. Но молодой и черствый Алексей заявил, что время не терпит. Степаныч только и успел нахлобучить фуражку. И явился на место преступления в совершенно неподобающем виде.

Степаныч уже тяжело топал вверх по крыльцу, когда Шмельков сказал:

– А ты-то чего идешь? Подожди на улице. Тут как раз Маша обратила внимание на майку доблестного сторожа.

– Ой, Иван Степанович! – всплеснула она руками. – А кого это вы, интересно, любите?

– Что-о? – вытаращился на нее бывший заслуженный работник органов правопорядка, которому было невдомек, как переводится английская надпись.

– Ну у вас же тут написано, – указала на майку Настя.

– Где написано? Что написано? – заволновался сторож. А про себя в панике отметил: «Ну, Надежда! Спасибо тебе, удружила. А ведь я говорил: от этих американцев только и жди провокаций».

– У вас тут написано: «Я тебя люблю», – едва сдерживаясь от смеха, объяснил Димка.

– А не врешь? – с подозрением поглядел на него Степаныч.

– Не врет, – подтвердил капитан Шмельков. – Так на тебе и написано: «Аи лав ю».

– Беда, – вырвалось у доблестного сторожа. «Приду домой, отдам эту дрянь Наде, пусть перекрашивает, раз уж купила», – принял ответственное решение Степаныч. А вслух вдруг сказал: – Знаешь, Алексей, не буду я тебя дожидаться. После мне все расскажешь. Огород поливать пора.

И, прикрывая двустволкой позорную, по его мнению, надпись, бывший заслуженный работник органов правопорядка зашагал в сторону сторожки.

– Папа! Куда ты? – выскочила на крыльцо Ниночка.

– Дела у меня, – даже не обернулся любящий отец.

– Ну, – обратился Шмельков к Петьке, – давай-ка за дело. Мне протокол оформлять надо.

– Сейчас все расскажу, Алексей Борисович, – пообещал Командор.

Однако в библиотеку никому войти не удалось. Ибо именно в это время из-за угла прямо на Степаныча вылетел пожилой кругленький академик Павел Потапович Верещинский. Доблестный сторож, погруженный в невеселые мысли по поводу «американской провокационной майки», совершенно не был готов отразить столь бурную атаку.

Исторгнув сдавленный крик, сторож, словно подкошенный, рухнул на спину. Сверху на Степаныча приземлился Павел Потапович. А между ними оказалась двустволка, которой Степаныч прикрывал зловредную надпись.

Впрочем, энергичный, несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, Павел Потапович немедленно вскочил на ноги. И, потирая ушибленную двустволкой грудь, картаво возопил:

– Авексей Богисович! Догогой! Ужасная беда! Утопвенник!

– Утопленник? – совершенно забыл Степаныч, что собирался идти домой. – Где?

– На Богском пгуду! – воскликнул Павел Потапович.

– На Борском пруду? – переспросил капитан Шмельков. – Вот, раскудри тебя береза!

– Меня? – спросил Павел Потапович.

– Нет, это я так, – махнул рукою Шмельков. А про себя добавил: «Похоже, я этим летом погряз в криминале. Надо же, с июня месяца уже третий случай. И с транспортом полный завал».

Мотоцикл капитана и впрямь рассыпался от древности. На автомобиль же, о котором уже несколько лет мечтал Алексей Борисович, денег его отделению милиции все никак не выделяли. Капитан по этому поводу часто сетовал: «Район у меня большой. Так сказать, с пространством. Тут без надежного транспорта хочешь не хочешь, а раскрываемость не повысится. Я же не какой-нибудь там чемпион мира, чтобы преступников на своих двоих догонять».

– Утопленника-то на какой берег пруда вынесло? Может, на дальний? – с надеждою произнес Шмельков, ибо дальний берег Борского пруда находился в ведении другого отделения милиции.

– На наш, – откликнулся действительный и почетный член почти всех академий мира.

– Плохо, – печально вздохнул капитан.

– Не пвохо, а пгосто ужасно! – всплеснул пухленькими ручками Павел Потапович.

– Это смотря кому, – меланхолично изрек капитан. – Утопленнику, конечно, ужасно и родным его тоже, если они у него имеются. А мне просто плохо. Потому как еще одно дело расследовать. Тем более что труп имеется.

– Он пока еще не тгуп, – прокартавил почтенный академик. – И даже подает некотогые пгизнаки жизни. Там с ним Тяпочка возится. И «Скогую помощь» я из стогожки Степаныча вызвав.

Услыхав про Тяпочку, члены Тайного братства украдкой фыркнули. Очень уж не вязалось это ласкательно-детское имя с огромным и толстым сыном Павла Потаповича – Потапом Павловичем. Отпрыск почтенного академика выбился в очень крупные бизнесмены. И, как утверждали злые языки, бизнес его отдавал сильным мафиозным душком. Выглядел Тяпа соответственно. На запястье и на груди у него красовалось по массивной золотой цепи. А из кармана просторного пиджака выглядывала трубка сотового телефона.