Чего-то Пашке тут сразу все не понравилось. Кошка орала откуда-то из-под шкафа, а ее пыталась выковырять оттуда поленом толстая баба.

Тут же на табурете сидел мужик в распахнутой куртке и рубахе. На коленях он держал что-то круглое, кроваво-красного цвета, размером с мяч. Только из этого мяча в разные стороны торчали волосы. Мужик пытался эти волосы как-то приладить, но те торчали словно налакированные. Что-то знакомое померещилось Пашке в этом мяче через кровавое месиво.

— Ну и падла, — сплюнул Пашка и сунулся в комнату, за занавеску, решив сначала разобраться с Лизкой, а потом уж и с этими древолазами.

В комнате, подогнув одну ногу под себя, за письменным столом восседала Лизавета. Она что-то читала, склонив голову под настольной лампой. Так уютно она сидела в этом оранжевом электрическом круге, так умильно смотрелась в пышной кофте, под которую так неоднократно он собственноручно лазил, что Пашка залюбовался, прислонился к косяку и поплыл.

— И не разберешь че понацарапал, Тургенев хренов, — бормотала Лиза не своим голосом. — Записки охотника, тоже мне… Так-с, Лосьва разлилась от края до края. Серое небо светилось красным, уходя в полновесный закат… Документалист-натуралист. Потому что червоточина открылась, е-мое, дурень ты деревенский. Тэк-с… А вот… Девица Яхонтова… Божественный цветок мироздания увядший так не кстати… Б-э-э-э. Пафнутьев походил на пьяную мышь… Тэк-ссс…. Владелец ночлежки Оськин, с лицом одутловатым и пропитым, прощелыга каких свет не знал…

Пашка, услышав свою фамилию, проснулся.

— Лизка, — сказал он. — Прибью.

Лизка повернула к нему лицо, и обернулась совсем не Лизкой. Кожа белая, глаза синие.

Незнакомая девка сладко потянула. Брызнули во все стороны черные волосы, как змеи разметались по плечам.

— Стой, пока — сказала Лиза-не-Лиза. — Не мешай. После покувыркаемся.

Пашка послушно встал рядышком.

— Так-ссс… Где тут?.. Ага. Упырь в наших краях больше не появлялся. Папюс недоразвитый! Ну какие упыри? Гусара объявил в розыск, но поганец, конечно, убег. Поганец. Не то слово! Он уж поди в кольце Ориона к тому времени был. Тело где? Где тело мое? Пчелки склоняются над каждым цветочком, над каждой… словно скорбят… Идиотина тупая! …а тело… Тело! …пролежав на льду два месяца, так и не тронутое разложением… Еще бы! …дуралей Оськин, как говорят, придал огню. Показал потом, что тело его пугало. А местный дворник пристрастился в погреб ходить и… Тыкать естеством… Вот нравы, а!? За что — был… Вот же собака лесная этот Оськин. Вот кто упырь настоящий. Скотина! Сволота этот Оськин!

Пьяный Пашка не стерпел, осерчал, вспомнил про припрятанный топор, достал его и воткнул с размаху незнакомой девке прям в башку.

— Падла! — беззлобно прокомментировал.

Во все стороны полетели искры. Девка с Лизиным телом и в Лизиной же одежде развернулась — внутри ее глаз что-то мерцало и переливалось. Пашка подумал, что именно так должно быть выглядит цвет из иных миров.

− Ты же сломал ее, олух! Головешку сломал, — заверещала девка. Пашка на это устало пожал плечами. Сломал так сломал. Тоска его накрыла вдруг. Грусть-печаль.

− Неси меня, Зинка, ой неси! — Девка сделала пару шагов по комнате и как слепая вдруг врезалась в стену.

− Куда неси, — забежала в комнату коренастая тетка, что давеча гоняла кота поленом. Полено все еще было при ней. − Сначала исполняй, чего наобещала!

− Дура ты, дура, Зинка!

Девка сыпала искрами, но уже не так обильно, да и в стены биться перестала. Тетка замахнулась на девку поленом. Та захохотала, при этом волосы у нее на голове стали тлеть и дымится, а глаза засветились синим. А потом девка, которая вроде как и Лиза, но только не она, как была с торчащим из головы топором, оттолкнула коренастую тетку и выбежала из комнаты.

Пашка сел за стол, на освободившийся стул, еще хранящий манящее тепло Лизиного тела. Старая бумага приветливо шуршала под локтями. Такой уютный ламповый круг пустил его к себе, обнял. Пашке почему-то вспомнилась школа, учебники с портретами суровых бородатых или кучерявых дядек в очках и без. Пашка тогда старательно пририсовывал этим дядькам фиолетовые сигареты с фиолетовым дымом, а еще фиолетовые синяки и заплатки пластыря. Тоже фиолетовые. Цвета чернил в его ручке. Хорошее было время, подумал Пашка. Какое-то теплое.

В окно Пашка увидал в свете желтушного фонаря, как странная девка в Лизкиных шмотках вдруг перемахнула через забор в долгом прыжке.

— Стой! — заверещал кто-то с улицы.

Но Пашка уже не слышал, он спал и ему снилось, как стоит он на сцене клуба в грязных, рваных джинсах и кожаном ошейнике и орет песню про туман. Хорошо поет. Правильно.

6.

Илья вышел на крыльцо клуба, с той его стороны, где густая ночная тень укрывала ступени по котором ребята уже носили аппаратуру, усилки, мотки проводов и все такое прочее.

Он закурил папиросу и выдохнул дым в звенящую тишиной провинциальную ночь. Над головой полыхали звезды. Хорошо вот так было стоять, смотреть вверх, курить, чувствуя, как осенняя прохлада медленно ползет по спине, взопревшей от душного помещения, наполненного десятками людей в теплой, по погоде, но такой избыточной для момента одежде, и как медленно, но верно, отваливаются целыми кусками и опадают невесомой шелухой миллионы звуков, вся эта какофония шума, застрявшая в складках свитера, в волосах, на пальцах, осевшая на коже вместе с человеческим дыханием, обрывками слов, сигаретным дымом, потом, взглядами.

Мимо прошел Слава, оттирая черную тушь с век.

− Ты как? — спросил Илья.

− Хорошо хоть не отпиздили, — Слава еще что-то добавил и скрылся из вида.

Илья заглянул за край горизонта, где размытый черный абрис поселка на фоне черного же неба немного светился, и увидел странное.

Кто-то упруго, уверенно, по-спортивному бежал сквозь тьму, освещая себе путь синими фонарями, а за ним тоже кто-то бежал, не менее уверенно, но тяжело, как, допустим, бегемот. Неожиданно столб, бесполезно спящий у дороги, зашелся искрами, а редкие, замершие автомобили, как по команде полыхнули фарами в сторону бегущих. Илья успел разглядеть, что первым этим бегущим была девушка в короткой юбке и с торчащим из головы топором, а кто был ее преследователь Илья так и не заметил, но в руках тот держал что-то увесистое и опасное вроде штыковой лопаты.

Обе бегущие фигуры кричали. Ночь доносила до Ильи лишь обрывки фраз.

− Я могу взять тебя! — кричала первая. − Быть с тобой! … с тобой! Пригласить! …тебя ….

Часть слов пропадала в темноте, набирающая ход электричка подхватывала их и выстукивала ритм. Сто-бой. До-мой.