– Она из-за речки, бабки Иры внучка, – ехидным голосом встряла в процесс знакомства увесистая тетя-продавщица, высунув из окна голову с прической цвета спелой перекиси водорода. Паренек сразу осекся и поблек.

– Ну и что, нормальная внучка, симпампонистая. Приходи на танцы сегодня вечером. Слышала когда-нибудь «Джулай монинг»? – Парень продолжал свои прельстительные речи, но – так… с явным холодком, дежурно.

– Слышала, – ответила Ленка. Парень уже не загораживал дороги, и Ленка прошла мимо, снисходительной улыбкой укрывая некоторую досаду: как же легко этот сельхозпролетарий от нее отцепился… А бабушка Ира, похоже, тут известный человек. Деревня была невелика, за пять минут Ленка дошла до дряхлого деревянного моста через речку Черную же. Буквально несколько домов поместились по ту сторону речки, а в основном вся деревня Черная – это левый берег. Господи, хоть бы этот Петр Силыч уже ушел…

– Ну как тебе наша деревня? Замуж еще не сосватали?

– Красиво у вас, баб Ира, спокойно так. Нет, не сосватали, один собрался было, да как сказали ему, что я ваша внучка, он так в обморок и свалился. Насилу портвейном откачали.

– В обморок? Постой, а кто это, как выглядел?

– Да я пошутила, никто никуда не падал. Длинный такой, мотоциклист в алых революционных штанах. Теть Аня, продавщица, сказала ему про вас, так он сразу и отстал от меня. А где…

– Ушел уже Петр Силыч. Ты, Лен, не брезгай, Силыч хоть и хам, а зело полезный мужчина… умнейшая голова. Не он, так я бы уже в Псков рысила, телефонограмма в сельсовет, срочно в горсобес вызывают, вплоть, ты понимаешь, до милиции! Я не поеду, пусть они подотрутся и утрутся повестками, а только Силыч заранее предупредил меня, что подобное будет. Нынче ночью я дома останусь да разберусь, кто еще с бабушкой Ириной Федоровной шутиться вздумал! У Шишки язву день сводила бы, кабы Силыч не помог… А который в красных штанах – так это Андрюха Ложкин, в клубе работает, в армию ему осенью. Пустой паренек, легкий, как сухой навоз. Весь их род Ложкиных – несолидный: мужики пьющие, бабы злющие, сами злобные, да не сдобные… Ну, вот и самоварчик подоспел…

– Слышь, Лен, я смотрю, ты все зеваешь, ляг да поспи. А то на речку пойди искупайся… Тьфу на меня, дуру старую! Сегодня тебе ни купаться нельзя, ни электричество трогать; ножей, кос, топоров, даже спиц – трогать не моги. Кому-то из чертолюбов ты, девонька, крепко понадобилась. Почему – не понимаю. Порча есть, да не в тебе, а на тебе. И что в городе было самим не разобраться, сюда посылать… Э-э-э, а ты уже спишь, я смотрю…

То ли переволновалась Лена, то ли чаек был с секретом, но сквозь сон чувствовала она, как бабка Ира подхватила ее на руки легко, словно младенчика, и унесла в дом, на кровать. Проснулась Ленка под вечер, когда остывшее солнце уже не в силах отгонять комаров и естественным путем поддерживать в доме свет. Одежда аккуратно сложена на табуретке, а на одежде свернулся кот Васька. На Ленке только наручные часы, трусики и бабкина ночная рубашка (лифчики она терпеть не могла), часы показывали начало десятого.

– Васенька, будь друг, слезь с платья, ладно? А почему ты серый, а не черный, тебе ведь положено быть темнее ночи?

Васька только мурлыкал довольно, подставляя под Ленкины пальцы лоб, спинку и бока, и человеческим языком заговаривать не желал. В горнице баба Ира с кем-то вела беседу и конечно же за самоваром. Ленка заглянула: в комнате была только бабка Ира, перед нею чашка с блюдцем, самовар, вазочки с конфетами и вареньем и зеркало. А из зеркала улыбалась живая и невредимая Шиша.

– Как спалось? – в два голоса спросили чаевницы Ленку, и не дожидаясь ответа на первый вопрос, бабка Ира высказала догадку: – Есть хочешь, небось?

– Нет, спасибо, – вежливо ответила Ленка, но если вспомнить – что она за сегодня съела? Пару тянучек да бутерброд с маслом…

– Воздухом сыта? Нет, голубушка, щи на первое да курочка на второе. И я поем за компанию, и Шишка не откажется. А щи со свеженькой капустой, да с говядинкой, да со сметанкой. А укропчик я порежу, петрушечкой присыплю… М-м-м… Разогреть – одна минута…

– Вот, Лен, картофь, предположим. Жили мы ее, не зная, и не тужили нисколечко: кисели, да лапша, да каши, да щи, да борщи хохляцкие, да вареники… Знать мы не знали такого слова. А потом раз отведали да второй, вот тебе и земляные яблоки! Без картофи теперь – и обед не в обед, да и праздник не в праздник. Вот как нас приучили, что сами и выращиваем, и картофь, и табак…

Бабка Ира обличала иноземный овощ, но раскладывала его по тарелкам не скупясь. Ленка и не заметила, как съела первое с добавкой, второе с добавкой, молока пузатую кружищу да ситного кусок…

– Фу, не могу больше… Спасибо, баб Ира, наелась как хрюшка, теперь опять диета, худеть придется…

– Я вон всю жизнь худа, а ни в чем себе не отказываю. Ну ладно, давай посуду приберем да будем потихоньку к ночи-то готовиться. А ты погляди телевизор или погуляй возле дома, пока не стемнело. Часы мне Петр Силыч наладить обещался, да некогда ему. Я вызвала Лешку Чичигина, он мне и починил за бутылку. Сейчас наговором проверю да и заведу, по Москве точность проверю, посмотрим… Ты вот что, Лен, раз никуда не идешь, нарви в огороде веток черной смородины, собери из них метелочку, длиною на мой локоть. Да перевяжи не веревочкой, а лыком, лыко я тебе дам, сама уж надрала…

Начало темнеть, стемнело. До полуночи минут двадцать осталось, звезды с неба опять в тучи попрятались, но близкого дождя не ощущалось. Так свежо и радостно пахло в бабкином саду-огороде, так буднично вычесывалась и пыхтела возле своей будки белая громадина, собака Дуська, что и не верилось Ленке в страхи предстоящей ночи. Но вскочила вдруг Дуська, гремя цепью подбежала к девушке, потерлась головой в подмышку и словно стала оттеснять ее к дому: из лесу прилетел переливчатый, пока еще осторожный, но уже набирающий жадную злобу голос, за ним еще один и еще, – волки, – поежилась в догадке Ленка. Дуська молчала, не выдала себя ответным лаем и скулежом, только шерсть на холке вздыбилась.

– Лена, давай-ка домой, внученька, поздно на улице стоять, разве что татей ночных и дождешься. Идем, идем, здесь Дуська посторожит… – Но не испуг услышала Ленка в скрипучем тенорке бабки Иры, деревенской ведьмы и колдуньи, Ирины Федоровны Корюхиной, а нетерпение и азарт. По ночному времени и цепь с Дуськи была скоренько снята. Волки словно издалека услышали человечьи разговоры: так поддали голосов, что не выдержала Дуська, рявкнула коротко, стала перебирать лапами, приседать, задрала было голову – чтобы удобнее отвечать, но получила метлой по хребтине и дунула к воротам – подальше от метлы и от бдительной хозяйки – молча службу нести… – А самый первый Ложкин на бобах гадал, плясун был, сказывали – и конокрадством промышлял, непутевый. Порчу хорошо снимал, а сам же ее и наводил. Поехал однажды на заработки, в Карпаты, далеко, да и помер там на колу осиновом. У нас вся деревня толк знает в старинных свычаях; Анька из продмага, к примеру, животных понимает, что они говорят… А может и врет, как тут проверишь, но обращаться с ними умеет…