Иногда даже странно становится, какой только мусор ни хранит в себе человеческая память. Это как у Цветаевой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…» Впрочем, вирши упомянутой поэтессы, вероятнее всего, произрастали все-таки из перегноя почище и пожирнее, чем пресловутый анекдот о закатившемся под банную скамейку обмылке. Вообще, помнить подобную непроизносимую в приличном обществе чепуху подобало бы какому-нибудь находящемуся на полпути к окончательной деградации люмпену, в башке у которого никогда не было, а если и было, то давно уже не осталось ничего, кроме такого вот словесного хлама. Но Юрий Никодимович Кравцов, как по заказу, вспоминал этот глупый, не шибко смешной и далеко не самый свой любимый анекдот всякий раз, когда, стянув нижнее белье и оставшись в натуральном, природном виде, входил в душевую или, скажем, в ванную. В парилку, даже когда там находились дамы (ну ладно, ладно, не дамы – девки), он тоже шастал нагишом, но там история про двух мужиков и коварное мыло ему на ум не приходила никогда. Да оно и понятно: какое в парилке может быть мыло, откуда ему там взяться?!

По телевизору в последнее время стали много трещать про экстрасенсов, магов, колдунов и прочих ведьмаков, будто бы умеющих много всего такого, что недоступно подавляющему большинству простых смертных. Юрий Никодимович во весь этот бред не верил принципиально, а сейчас, сбросив мокрые плавки и автоматически вспомнив про мужиков и мыло, про себя еще и порадовался тому, что никакой телепатии и телекинеза на свете, вероятнее всего, не существует. Ну, телекинез – это ладно; это просто аттракцион, который можно за деньги показывать в цирке. Но вот если бы какой-нибудь телепат подслушал, о чем думает, готовясь принять душ, начальник одного из ведущих управлений министерства строительства Кравцов, вышла бы явная неловкость.

Юрий Никодимович был человек простой – что называется, из народа, – никогда этого не стеснялся и даже не думал скрывать от окружающих свое не шибко благородное происхождение. Легко добиться всего, чего душа пожелает, имея папашей дипломата или члена ЦК, а мамашей – народную артистку СССР; еще легче в наше время окончить Оксфорд и сделаться крупным бизнесменом или даже политиком, опираясь на денежки угнездившегося на Рублевке ворюги-олигарха, приходящегося тебе близким родственником. А попробуйте-ка, приехав в семнадцать лет в Москву из глухой алтайской деревни в штопаных портках и с единственной сменой белья в чемоданчике, не просто зацепиться в столице, но и выбиться в люди! Для этого, господа хорошие, нужны острый ум, трудолюбие и железная хватка, которой ни в каком Оксфорде не научат. Вот и нечего тыкать человеку в нос каким-то дурацким анекдотом. Подумаешь, анекдот! Просто маленькая, простительная слабость сильного человека. Не нарочно ведь Юрий Никодимович его вспоминает – само вспоминается. Самопроизвольно, как чихание или это… ну, когда, бывает, гороха на ночь переешь.

Яркое утреннее солнце весело било в высокие и узкие, как бойницы, стрельчатые окна, что по трем сторонам периметра опоясывали просторный двадцатипятиметровый бассейн. Изнутри бассейн был выложен мальтийской плиткой, цвет которой постепенно менялся от бледно-голубого к сочному, насыщенному ультрамарину, создавая впечатление настоящей глубины. Впервые в жизни воду такого чистого, без примесей, синего цвета Юрий Никодимович увидел в возрасте двадцати восьми лет в открытом море под Балаклавой, где, если верить капитану прогулочного катера, глубина превышает сто метров. Прогрызая себе путь наверх без посторонней помощи, он многое увидел, узнал и попробовал гораздо позже своих более удачливых сверстников, но ни о чем не жалел и никому не завидовал. Лучше поздно, чем никогда; к тому же то, чего добился сам, и на вкус слаще, и ценится дороже. Да и воспринимать новую информацию с возрастом начинаешь иначе, чем в юности, гораздо объективнее, правильнее и полнее.

Вода беспорядочно плескалась в кафельной чаше, дробя солнечные блики и понемножечку успокаиваясь. Высокий, как в боковом притворе храма, сводчатый потолок отражал и множил мокрые шлепки и плеск, возвращая их гулким эхом. Пользуясь тем, что его никто не видит, Кравцов самодовольно усмехнулся. Здесь, в недавно достроенном загородном доме, ему нравилось все, даже эхо; нечего и говорить, что больше всего прочего в этом доме, как и на всем белом свете, Юрию Никодимовичу нравился он сам.

А почему бы, собственно, и нет?

С того далекого, полузабытого за давностью дня, когда Кравцов впервые увидел неправдоподобно ультрамариновую воду на выходе из Балаклавской бухты и понял, наконец, почему море так часто называют синим, прошло почти полных двадцать два года – целая, как ему когда-то казалось, жизнь. За эти годы он многое успел повидать, объездил всё постсоветское пространство и половину земного шарика в придачу, возмужал, заматерел и вошел в настоящую силу. Помимо нескольких десятков глупых анекдотов, память бережно хранила воспоминания о множестве сказочных, экзотических мест, где Юрий Никодимович побывал, и приятных, веселых, а зачастую очень полезных людей, с которыми он познакомился и завязал приятельские отношения. Он жил на полную катушку, работал с полной отдачей; бабы его любили, друзья уважали, а начальство ценило, признавая его высокие заслуги и отменные деловые качества.

Так почему бы, в самом деле, ему себе не нравиться? Вон ведь он какой удалец! Полвека за плечами, в январе отпраздновал юбилей, пенсия не за горами, а до сих пор как огурчик!

Размашистым движением, почти не глядя, нацепив на крючок вешалки мокрые, капающие слегка хлорированной водицей плавки, Юрий Никодимович повернулся лицом к укрепленному на стене раздевалки большому зеркалу, поднял согнутые в локтях руки на уровень плеч, втянул живот, выпятил грудь и напряг бицепсы – не как современный культурист на подиуме, а как старинный цирковой борец на арене. Хотя силенкой папа с мамой его не обделили, на культуриста он и вправду не тянул. Поросшее пучками жестких темных волос бледное коренастое тело уже заметно одрябло и заплыло жирком, живот округлился, а грудь начала приобретать сходство с трясущимся, не влезающим ни в один лифчик бесполезным выменем растолстевшей старухи. Словом, огурчик уже слегка подувял, но заметно это было только вот так, без одежды, при беспощадно ярком дневном свете, соперничающем со светом люминесцентных ламп.

Да, огурчик стал уже не тот, что прежде. Вон, и хвостик обвис… Но это временно – так сказать, ввиду отсутствия в ближайшем обозримом будущем перспектив практического применения. А так он у нас еще о-го-го! По крайности, до сих пор никто не жаловался.

Взявшись обеими руками за основание своего «хвостика», начальник одного из ведущих управлений министерства строительства Юрий Никодимович Кравцов помахал им своему зеркальному двойнику. Двойник ответил тем же неприличным жестом.

– Дурак, – сказал ему Юрий Никодимович. – Посмотри на себя! Взрослый, солидный мужик, а чем занимаешься?

Пристыженный двойник убрал руки оттуда, где им в данный момент решительно нечего было делать, повернулся налево и, сделав три шага, скрылся из вида за краем зеркала – разумеется, не сам по себе, а копируя движения Юрия Никодимовича, который, бросив валять дурака, направился, наконец, в душ.