— Сколько книжек Пасхального предания[17]! Зачем отцу было надо их так много?

— Для его учеников, — отвечает мама. — Шутка ли! Твой отец ходил в цилиндре и с причесанной широкой черной бородой, и самые уважаемые обыватели считали за честь, когда он брал их сыновей в свой хедер.

— Мама, снова пачка книжек. Это грамматика. По этим книжкам учатся правильно говорить по-древнееврейски.

— Это не удивительно, твой отец знал наизусть весь Танах[18]. Разве я виновата, что ты не знаешь, что к твоему отцу как-то пришел русский министр посмотреть, как обучают детей в еврейском хедере. Мальчишки тогда учили недельный раздел Торы, в котором рассказывается, как ангелы пришли к Аврааму и предсказали ему, что его жена родит мальчика. Твой отец сказал министру по-русски, что точно так же, как ангелы в образе людей были милостивы к Аврааму, он просит министра проявить милосердие к еврейским учителям. Твоему отцу пришлось так говорить, но ему, наверное, нелегко было сравнить ангела Божьего с Фоней[19]… А что это за книга?

— Это книга Маймонида[20]. Он был философом и великим врачом в Египте.

— Видишь, можно быть и образованным человеком, и богобоязненным евреем. Теперь ты понимаешь, какой у тебя был отец? И такому человеку пришлось стать ночным сторожем! — Мама снова плачет, вспоминая, как отец каждую ночь выходил на дежурство, опоясавшись веревкой и вооружившись толстой палкой; он стучал ею в стены магазинов, присматривал за замками, на которые они были заперты. Но как бы плохо ему ни было, он все равно заглядывал в святые книги. Так почему бы мне не учиться? Я ведь получил в наследство целый клад святых книг, настоящее сокровище!

Прошло лето, и после праздника Суккос[21]я уехал в ешиву. Перед моим отъездом мама привела меня попрощаться к своей компаньонше и ее мужу. Реб Борехл благословил меня, помахал руками над моей головой и пробормотал:

— Владыка мира, я знаю, что у меня нет заслуг перед тобой. Однако одна заслуга у меня все же есть: всю жизнь я был ремесленником я зарабатывал себе на хлеб в поте лица своего. Поэтому я прошу Тебя, помоги сыну этой бедной вдовы преуспеть в учебе.

Мама сильно плакала. Блюмеле утешала ее и даже рассердилась:

— Он едет в ешиву в трех шагах от вас, а вы рыдаете так, словно его забирают в солдаты. Ничего страшного, не пропадет. Евреи есть повсюду, а когда мальчик учит Тору, он находит благоволение в глазах людей. Что я могу сказать? Я отправила своих детей не в соседнее местечко учить Тору — на ту сторону моря я их отправила, в страну, в которой еще живут дикари.

Вернулся я из ешивы за неделю до Пейсаха, внезапно появившись в воротах, у которых сидела со своими корзинами мама. По другую сторону ворот, где обычно сидела с товаром Блюмеле, было пусто.

Мама не видит меня. Она сидит неподвижно, печально сложив руки, и не зазывает клиентов. Ее лицо вытянулось, волосы, выбивающиеся из-под парика, поседели, а фигура ссутулилась.

— Мама.

Она широко распахивает свои продолговатые зеленые глаза и удивленно смотрит на меня, словно не узнавая. Внезапно она вскакивает и бросается мне на шею:

— Реб Борехл и Блюмеле умерли!

— Когда? — испуганно восклицаю я.

— Этой зимой. За три месяца. Блюмеле умерла всего три недели назад.

Посреди бела дня мама забирает от ворот свои корзинки и идет вместе со мной в дом. Она садится напротив меня, раскачивается, как скорбящий на низенькой скамейке во время семидневного траура, и с плачем рассказывает мне историю смерти престарелой пары:

— Однажды в субботу утром Блюмеле встала, как всегда, достала из печи чайничек и принялась ждать, когда реб Борехл выйдет из своей спаленки, выпьет стакан чаю и пойдет на молитву. Ждет она, ждет, а он все не выходит. Она прислушивается: он не вздыхает и не дрожит. В последнее время его, беднягу, сильно трясло от холода. Я вот тоже вечно дрожу спросонья, чувствую холод в костях. Не знаю, оттого ли это, что я постоянно перерабатываю и не досыпаю, или оттого, что по ночам я всегда одна. Я глохну от тишины. А может быть, уже от старости. Я ведь, сын, уже не молоденькая… Блюмеле вбежала в спаленку и нашла своего старичка уснувшим навеки. Реб Борехл умер в субботу, как настоящий праведник.

— На исходе субботы, когда мертвеца подняли[22], Блюмеле хотела подложить ему под голову подушку, чтобы ему мягче было лежать. Она, видно, совсем растерялась от горя. Ночь напролет она сидела рядом с покойником и все время разговаривала со мной, с заходившими на минутку соседями и с евреем, который читал псалмы: «Не придется мне больше спорить с моим Борехом, куда нам ехать. Не придется кричать: „Поедем в Аргентину к нашим детям!“ А он больше не будет мне отвечать: „Поедем в Эрец-Исраэль, к нашим праотцам“. Он пустился в другой путь, в вечный путь».

Я умоляла ее: Блюмеле, идите прилягте ненадолго. Она отвечала мне с напевом:

«Я бы легла рядом с моим старичком, но Всевышний не хотел взять наши души одновременно. Велинька, — говорила она мне, — молодой человек готовится к свадьбе все свои холостяцкие годы, а свадебный обряд длится пару минут. Человек боится смерти долго-долго, а от кончины до похорон проходит не больше суток. Почему так торопятся с похоронами? Почему они обязательно должны быть завтра? Пусть мой старичок побудет со мной хотя бы еще один день».

Я хотела ей ответить, что о жизни и добрых делах праотца нашего Авраама рассказывают целые недельные разделы Торы, а его кончине и погребению посвящено лишь несколько стихов. Но я ничего ей не сказала, потому что не подобает утешать скорбящего, когда усопший еще лежит перед ним. Она говорила так, словно сошла с ума. Она мне сказала: «Посмотрите, Велинька, часы остановились. Ни один мастер не мог отремонтировать эти часы, как мой старичок. Теперь маятник встал, и еврейские буквы на циферблате закрыли свои глаза».

Когда она встала после семидневного траура, она сразу успокоилась, но торговать фруктами больше не хотела. «Веля, давайте разорвем компаньонство», — сказала она.

Мы рассчитались и простили друг другу глупые ссоры. Она пошла к оптовику и заплатила ему все старые долги, которые он давно отчаялся получить. При этом она заплатила и за меня. Потом она села у окна, надела очки в медной оправе и написала синим карандашом письмо своим детям. Она велела им не забывать читать кадиш по отцу, а также немедленно выслать ей денег, чтобы она могла купить себе участок рядом с могилой мужа и заказать надгробие для двоих.