в помещение ворвалась роковая блондинка в белом халате (та самая, что чуть не обожглась об кипящую кожу Глеба на улице).

— Да что ты с ним сюсюкаешься? — заявила она и с размаху воткнула смазанный вазелином катетер.

Несмотря на литры алкоголя, несмотря на два укола обезболивающего, несмотря на болевой шок, Глеб взвыл от боли на всю больницу. Зато баночка тут же наполнилась.

Потом его свезли в подвал, где молодой интерн сделал рентгеновский снимок.

— Приподними спину.

Из каких-то последних сил плачущий от боли Глеб приподнял свою тушу, и парень засунул ему под спину деревянный брусок.

— А что с тобой случилось? — спросил он.

— Под п-поезд п-попал… — плача пробормотал Глеб.

— Фига се! Так ты радоваться должен, что жив-цел остался! — воскликнул он.

— Так я и п-плачу — от счастья, — пробормотал Глеб и улыбнулся.

Затем парня заменила молодая девушка.

Глеб не удержался — кто за язык тянул? — и сказал ей:

— Вы п-простите, что я п-плачу как б-б…

— Ты хотел сказать “как баба”? — она упёрла руки в боки.

— П-простите, — стушевался Глеб.

Утром его навестили Ян с Катей, рассказали, что всю ночь гуляли по округе, пили взятый в Ярославль алкоголь. В общем, чудно время провели.

Янчик потом ещё заехал через пару дней, передал заряженный телефон и сказал, что звонила мама Глеба. Чтобы не пугать сильно, он сказал ей, что сын попал просто под машину.

Глеб провёл в больнице двенадцать дней. Половину из них — практически парализованным. Периодически из глаз текли сволочи-слёзы — спина горела от боли, по ощущениям — это как будто лежать на раскалённой докрасна кочерге.

Один раз он не удержался и начал звать на помощь. Вошла та самая блондинистая бестия и спросила, что случилось, что ему надо. Глеб попросил позвать санитаров, чтобы перевернули его на живот — сил нет больше терпеть боль.

— Делать им больше нечего, — сказала она и была такова.

Глеб тогда сочинил такие бездарные, но правдивые строки:

Уже привычная, уже родная боль

И выедающая душу скука,

Труба над головой…

Стон за стеной,

Тарелка супа…

С кровью блюдце,

Рванные синие лица…

Охота выйти на улицу,

Домой вернуться…

Но нельзя без ног убежать из больницы…

Про блюдце с кровью — это документальная правда. У Глеба в результате удара образовалась вмятина в левом бедре и туда собиралась кровь и гной. В результате наливался целый такой пузырь, и его приходилось протыкать большим шприцем и сливать всё эту жидкость.

Когда пункцию (так это называется) сделали в больнице в первый раз, и Глеб перевернулся с правого бока обратно на спину, врач показала ему:

— Смотри, это всё — из тебя.

Она говорила про полную тарелку крови, в которой плавали жёлтые пятна гноя. Похоже на очень жирный борщ без ингредиентов.

Потом, уже в Уфе, хромой Глеб с тростью ходил некоторое время в поликлинику, чтобы ему вновь и вновь сливали кровь из вмятины. Оборзевшие чернягские медицинские сотрудники ещё смеялись — зачем он хромает и ходит с тростью, если по документам у него всё зажило? Стоило бы взять пример с какого-нибудь полоумного деда и шандарахнуть разок-другой по чьей-нибудь голове, но да ладно…

Позже, на каникулах, уже без трости. Глеб зашёл в эту же поликлинику “на Тополях”, чтобы сделать рентген ноги. Когда он вернулся домой, мама спросила:

— Что врачи сказали?

— Предложили лечиться магнитами.

— Ты, конечно же, этим заниматься не будешь?

— Конечно! Что за чушь — магниты! В медицине можно доверять только хирургии: болит — отрезали, нельзя отрезать — терпи!

Тут его мама вспомнила, что у них у самих есть лечебный магнитный аппарат. Она усадила сына на диван и прикрепила электроды.

— Щиплет? — спросила она, поколдовав с настройками.

— Щиплет.

— Щиплет, но не больно?

— Щиплет, но не больно.

Она замотала ему ногу бинтами и наказала ждать пятнадцать минут. Глеб спокойно отождал назначенное время перед зомбоящиком, а потом, представив себя снова маленьким, позвал:

— Мама!

Когда ему стали разворачивать бинты, из-под них пошёл чёрный дом. В том месте, где прикрепили два электрода, дымились две чёрные дырки.

— Почему ты не сказал, что больно? — воскликнула мама Глеба.

— Я не знал, что это “больно”, я думал, что это ещё “щиплет”, — пожал плечами Глеб.

Так у него на голеностопе и остались навсегда два чёрных пятнашка.

В одну ночь в Пушкино, когда Глеб оказался в палате один, его обуял зов природы. Он лежал тут уже третью ночь, и всё как-то было не до справления большой нужды — речь шла скорее о том, чтобы не сдохнуть от боли. Но вот время пришло — парализованному пациенту пришлось что-то придумывать.

По логике он должен позвать санитаров — ему бы подсунули утку под зад и делов-то. Но Глеб — человек домашний, тепличный и воспитанный (он даже писсуарами не пользуется), — он такого позора себе позволить не мог.

Он осмотрел палату. Утка лежала в противоположном от него углу, там же находился рулон туалетной бумаги, а на столе прошлые резиденты палаты оставили бутылку с водой.

Пальцами Глеб начал цепляться за холодную скользкую стену, приподнял тело, а затем как следует оттолкнулся. Ноги свесились с постели, левая рука болталась без дела, правой он схватился за железный каркас кровати. От боли перехватило дыхание. Тяжело дыша, он огляделся — выбора никакого ему не представлялось. Пришлось отпустить правую руку.

В результате он рухнул на пол, а из глаз опять потекли предательские слёзы. Он хватался рукой и ногтями за прорехи в старом ламинате, и так тащил себя по полу. Заодно слезами и брюхом помыл полы. Каким-то чудом он взгромоздил себя на стул, свесив зад над уткой, и справил естественные потребности. Воспользовался туалетной бумагой. Потом, лёжа на полу, растолкал стол, чтобы с него упала вода, и помыл руки.

Потом так же протащил себя обратно, кое-как поднял одной рукой на кровать и потерял сознание. У него ушло на это несколько часов, вся ночь.

Позже в палату завезли молодого парня. У него нога висела на вытяжке — из неё торчала кость. Навещавшим его родным он сказал, что неудачно упал со скользкой лестницы в парке, на деле же имела место какая-то жуткая потасовка. По ночам во сне он плакал и звал от боли маму.

Потом на кровать, соприкасавшуюся спинкой с кроватью Глеба, положили какого-то мутного белоруса.

— Слышь, рыжий, — обратился он к Глебу, — дай телефон позвонить. У меня, кажись, друга вчера убили.

Тут как раз в палату вошёл темноволосый мужчина в штатском и представился