Мы развернулись и поехали обратно.

Вот так, дорогие мои коллеги и прочие, кто не будет допущен на похороны. Выходит, взяли меня люди Прохора – московского «законного» вора.

Откуда такой вывод? Афанас – старый жулик, кореш Прохора, от дел давно отошел, сидит в Дрюкове, варит самогон и продает окрестным пейзанам. Сам по себе ничем не знаменит, по оперданным проходит исключительно как «связь» Прохора.

Все-таки здорово быть опером. Когда знаешь, кто конкретно тебя убьет, на душе как-то легче. Это примерно то же самое, как если тебя расстреливают, а ты немного разбираешься в оружии. О, из «ПК» будут мочить, коробочка на 100 патронов, калибр 7,62 – все понятно. Надежная штука, сразу убьют.

А был бы полный дуб в оружии, стоял бы и гадал: блин, что это за фигня? А не буду ли мучиться? Хе-хе…

Нет, понятно, что это истерический смех, как продукт агонии сознания, – однако хорошо, в самом деле, что взял меня именно Прохор. Какая для меня разница? Поясняю.

По всем раскладам Прохор должен сдать меня грузинам. А он, как видите, не торопится это делать и дал команду везти меня к своему корню.

Значит, хочет пообщаться и кое-что разузнать. И я даже догадываюсь, что именно.

И вот еще деталь: можно надеяться, что до сдачи грузинам мытарить меня особо не будут. Потому что Прохор – один из немногих «динозавров», уважающих «традиции». Если бы я шлепнул настоящего «вора», таскали бы меня на пинках до самой сдачи. Но Зураб был «апельсином», короновался за деньги и мимо «понятий», так что и отношение к нему у таких, как Прохор, – соответствующее.

Остается надеяться, что мне удастся сохранить твердость духа и ясность мышления – чтобы не упустить свой шанс, буде вдруг Судьба захочет мне как-то улыбнуться в этой безвыходной ситуации. А не захочет… Ну, так хоть умереть достойно, не валяясь в ногах и не вопя о пощаде.

Знаете… Не уверен я, что у меня это получится. Как-то не приходилось раньше умирать – опыта нет…

* * *

То ли люди Прохора не в курсе законов жанра, то ли я отстал от жизни и чего-то не понимаю – но глушить меня не стали, равно как и надевать на голову пыльный мешок. Так я и ехал, как обычный пассажир, прижатый к окну могучим плечом конвоира. Здраво порассуждать в заданном направлении не получалось: как-то все вокруг было вверх ногами и ничего путного в голову не лезло.

Воры средь бела дня арестовали опера и, совершенно не заботясь о конспирации, везут его «на хату»… Скажите, это нормально? Разве не должно быть все с точностью до наоборот?!

Бред какой-то…

Минут через пятнадцать мы подъехали к Дрюкову.

За это время боль от удара растворилась в клокочущем котле безысходного отчаяния, а мое супер-эго, вскормленное на сугубо детдомовском болезненном стремлении к справедливости, поставило вопрос ребром.

Если в цивилизованной стране с развитой и мощной правоохранительной системой преступники могут схватить представителя этой самой системы в общественном месте и отвезти его на казнь, это несправедливо и вообще в корне неправильно. Думаю, это понятно даже тем, кто о детдомовском воспитании имеет самое поверхностное представление. Из этой неправильности вытекает закономерный вывод: сотруднику этому в данной ситуации никто не поможет, и шлепнут его при любом раскладе. Хоть наизнанку вывернись – приговор уже вынесен, осталось лишь исполнить. При хорошем поведении умрет он через несколько часов, при плохом, возможно, прямо сейчас.

В таком случае, какая тебе разница, обреченный ты наш? Эти несколько часов ведь ничего не решают, верно?

Верно.

Ну так и рассуждать больше нечего: хочешь побороться за жизнь, начинай прямо сейчас. В худшем случае проведешь последние пару часов со сломанными ребрами и перебитыми конечностями – на общую ситуацию это не повлияет ровным счетом никак…

Подробно описывать Дрюково нет смысла: это типичное явление новейшей эпохи, одна из тысяч умирающих деревень Центральной России. Асфальтированная улица здесь всего лишь одна, и ввиду уникальной длины (от съезда с шоссе до сельпо – метров двадцать пять) ее можно смело заносить в Книгу рекордов Гиннесса.

По обеим сторонам от этих двенадцати саженей индустриальной эпохи прижались друг к другу четыре невзрачных зданьица с обшарпанными вывесками: «сельсовет», «милиция» – справа, «шиномонтаж», «сельпо» – слева.

Наша железная колесница повела себя в полном соответствии с исторической достоверностью: мгновенно проскочила крохотный отрезок цивилизации и, не успев как следует притормозить, со всего маху ухнула в здоровенную выбоину, притаившуюся сразу за неровно отгрызенным краем асфальта.

В последующие десять секунд мой раздетый до трусов организм вел себя независимо от впавшего в ступор сознания, которое даже не пыталось контролировать ситуацию, а только фиксировало отдельные моменты происходящего.

Итак: сильный крен на правый борт, сидящий рядом конвоир выпадает в проход, я, естественно, за ним следом – но не втыкаюсь, как он, в правый ряд, а рикошетом отскакиваю от могучей спины и финиширую прямо у пассажирской двери.

Потная ладошка цепляется за ручку, щелчок – дверь резко распахивается, примерно на треть, упирается в грунт – я, как по трапу, выкатываюсь наружу.

Едва оказавшись на ногах, мчусь обратно к шоссе. То есть это по факту я – мчусь, а кажется мне, что еле переставляю ноги, ставшие враз такими тяжелыми, словно на них нацепили водолазные башмаки. Сердечко надсадно бухает в груди, грозя вырваться наружу: «Бежать! Бежать!! Бежать!!!», надо бы лететь стрелой, но почему-то все получается так медленно и величаво, что от досады хочется выть!!!

В этот момент включается сознание и пробует управлять ситуацией.

Ну и куда бежать, буй ты мой перекрашенный?! Кругом поля, до посадок далеко, враги на транспорте – сейчас выберутся из ямы, развернутся и…

В здании с надписью «милиция» одно окно распахнуто настежь, из него доносятся негромкие звуки вполне обывательского характера.

Ага!

Ни секунды не раздумывая, проскакиваю через улицу, влетаю на крыльцо и, с разбегу ударив плечом в дверь, вваливаюсь внутрь.

Изрядно пожеванный сейф, древний телевизор на тумбочке, три стола, стулья, вешалка, портрет на стене (угадайте – чей), рядом – сильно выцветший график статистики правонарушений.

Ну, слава богу – я дома!

На одном столе антураж: карточная колода, газеты, небольшая кучка мелких отечественных дензнаков, двухлитровая бутыль «Бон-аква» (но там, совершенно очевидно, отнюдь не «аква» и вряд ли «бон»), стаканы, огурцы, хлеб, пара солидных луковиц и изрядный шмат сала.

За столом сидят трое, в руках – карты. Двое в форме – старлей и сержант, третий в штатском, но за километр видно – тоже из органов, а ежели подойти поближе, то понятно, из каких именно.

Старлею чуть за сорок, сержанту едва за тридцать, в штатском – совсем салага.