На самом деле материи нет, считают постпозитивисты. Материя появляется в ходе принуждения субъектом другого к приведению его к статусу объекта. Субъект, реализуя свою стратегию воли к власти, переводит другого, явление, с которым он сталкивается, в статус объекта, тем самым реифицирует его, лишает его самостоятельного бытия, превращает в вещь, в товар или в инструмент.

Соответственно, экономика есть просто поле материализации доминации воли к власти, подчинению, и властного неравенственного дискурса, — считают теоретики международных отношений в постмодернистской постпозитивистской парадигме.

Как это выражается в конкретике? Речь идет о том, что представители критической школы постмодернизма в международных отношениях рассматривают дискурс об экономической отсталости тех или иных государств, об эффективности или неэффективности экономических процедур (по-английски «agency») тех или иных обществ просто как форму колониального расистского подавления. Потому что западные носители гегемонии в глобальном масштабе рассматривают свою собственную экономическую состоятельность, о которой они сами и заявляют, вводя свои собственные критерии как некий пик, и дальше начинают с ним сравнивать все остальные общества, и на основании этого строить иерархию, где экономическая состоятельность, или эффективность, служит важнейшим аргументом.

Когда речь идет о том, что два общества признают единство критериев, считая, например, что такой-то уровень ВВП или такой-то темп развития машиностроения является нормой, тогда можно сказать, что одно справляется с этой задачей, а другое меньше справляется или вообще не справляется. Представим себе, что одно общество считает нормой такой-то уровень промышленного развития, а другое общество считает, что промышленное развитие вообще не является высшей ценностью или мерилом показателя справедливости, или, скажем, совершенства, благополучия. Тогда получается, что одно из этих обществ навязывает другому критерии, которые совершенно чужды ему, и на основании этого критерия, например, находит его неэффективным, недостаточно быстро развивающимся, и начинает:

• либо подтягивать к себе, куда это общество совершенно не хочет;

• либо колонизировать его, всячески третировать как несовершенное.

Представим себе, что есть блондины, есть брюнеты.

Вот, блондины говорят брюнетам: «Вы недостаточны белы, ваши волосы слишком темные».

Брюнеты говорят: «Почему они должны быть белыми?»

Блондины говорят: «Посмотрите, как хорошо быть блондином. Вот блондин — это и есть человек, а брюнет — это просто несовершенный блондин, это почерневший блондин».

Как только начинается такая идея, тогда начинается торговля шампунями, краской для волос. Если блондину удается убедить брюнета, что нормативом является блондин, а брюнет является вырожденцем, просто плохо покрашенным блондином, в конечном итоге, если он сможет на своем настоять, за норму берется блондин, а брюнет рассматривается в качестве какого-то «недоблондина» или какого-то вырожденца — больной блондин, несовершенный, блондин-инвалид. Из этой картины ясно, насколько глупо такое сопоставление.

Тогда мы переходим на уровень экономического дискурса, когда надо развивающимся странам, например, объяснить, что приватизированный колодец гораздо более эффективен, чем бесплатный. Когда в Сомали были применены меры Валютного Фонда по насильственной реструктуризации экономики, эта страна, которая даже производила триго и маис и экспортировала в Саудовскую Аравию часть скота, просто впала в немедленную нищету, приняв эти нормы. Потому что с точки зрения Запада наличие бесплатной воды было непозволительной роскошью при ее нехватке. Колодцы были насильственным образом приватизированы. Вместо развития слабопроизводительных триго и маиса, которые давали очень небольшую прибыль, были насажены искусственным образом фруктовые деревья, дававшие бо́льшую прибыль. Экономика этой страны была мгновенно разрушена, начался каннибализм, люди стали гибнуть от голода.

Тем не менее принципы свободного рынка были наконец-то в этой стране утверждены за счет полного коллапса экономики. Это считается одним из ярчайших преступлений Международного Валютного Фонда, чьи предписания расистским образом: принудительно, тоталитарно — уничтожили экономику целой страны, ввергнув ее в бесконечную нищету, кошмар. Поскольку стоило поставить перед собой другую задачу — о том, что необходимо больше извлекать выгоды из тех или иных природных условий, — разрушилась многовековая модель баланса аграрных скотоводческих обществ, традиционные формы обмена, и эти общества, по сути, были уничтожены. Вот приблизительно так действует эта модель в международных отношениях.

Приезжают экономические эксперты и говорят: «У вас здесь все очень неэффективно. Вам надо сделать то-то». Уезжают — страна рушится. Они говорят: «Мы же сказали вам, что ничего у вас не получится. Давайте мы сами здесь поуправляем немножко, устроим здесь ядерные отходы. Это самое вам и место».

Так же приблизительно происходила перестройка в 90-е годы, когда приехали американские специалисты и стали думать о том, что делать с советской системой. Они нашли ее неэффективной, уровень ее роста — недостаточным, поэтому ее просто приватизировали. А те отрасли, которые могли составить конкуренцию западным производствам, они просто разорили, устроили там дискотеки и клубы.

Они взяли себя в качестве нормы, объявили, что блондин — это абсолютный человек, а брюнет — это просто дегенерат, и на продаже краски для окрашивания брюнета в блондина сделали колоссальное состояние. Приблизительно по такой же модели развивается теория экономического дискурса. Когда нам говорят, что какие-то общества развивающиеся, какие-то неразвивающиеся, какие-то плохо развивающиеся, это и есть не что иное, как просто формы расизма, — считают специалисты в постпозитивистских моделях международных отношений.

Расизма прямого, когда крупные развитые буржуазные государства захватывают другие, как в случае нападения коалиции на Кадаффи или на Ирак, в результате чего просто были поставлены под контроль нефтяные промыслы в этих странах. Когда необходимо повысить (изменить) баланс в экономике буржуазных стран, тогда она осуществляет прямое вторжение — это реалистская позиция.

Вторая идея. Здесь, кстати, очень важен закон Фридриха фон Листа (немецкий экономист), который, занимаясь в XIX веке развитием Германии, размышляя над тем, как действуют законы Адама Смита относительно того, что открытые общества (фритредерство) дают автоматический эффект подъема экономик, заметил следующую вещь: да, дает, но только той стране, которая более развита.

Если представить себе два государства: одно с развитой экономикой, другое с менее развитой экономикой, — которые открывают между собой границы, то станет ясно, что мерного распределения потенциала между ними не происходит. То, которое вступает в это взаимодействие на лучших позициях (более развитое), становится еще более развитым, а то, которое менее, наоборот — менее развитым. Несмотря на то, что какие-то сектора сегментно могут дать определенный эффект, по большому счету, эта пропорция не сокращается, а возрастает. При этом, конечно, если неразвитая экономика не входит во взаимодействие с развитой экономикой, она тоже отстает, тоже происходит отставание.