class="p1">(Первонач. редакция. Окончательную см. «Сдвигология» стр. 40)

Юбка Фортуны,

как старый умывальник, истеричничает…

Похотливая понюшка – Монна-Лиза…

Шахнемана зеленится на дне оврага…

Белоснежные боги умерли!

Любимцы Крученых – черноземные, корявые, крепкие нутром.

Россия представляется ему девой, «что спаслась, по пояс закопавшись в грязь.»

Нарастает кругом зловещее беспокойство:

И так плаксиво пахнут

Русалки у пруда,

Как на поджаренном чердаке

Разлагающиеся восточные акции…

Классический хоровод муз тоже состарился. Их рот иссяк от долгих словоизвержений.

Нужна новая муза на цоколь эстрады, еще более забитая, чем «та девка, которую завсегда изнасильничать можно» (Ломоносов):

Новой небожительнице Крученых командует:

– Слезы, Музка, блузкой оботри, –

не предлагая даже платка и объясняет ей, что не поэт должен служить девяти сестрам, а наоборот, Музы поэту должны завязывать башмак.

Художник не только рассеянный интуит, покорный музам отображатель, но – главным образом – делатель, искрошивший и по-новому спаявший слова мастер-конструктор!

Так приступает он со своей союзницей к словотворчеству.

II

Классифицируется слово –

американизированное соединенное

из нескольких в одно –

«чтобы писалось и смотрелось

во мгновение ока!»

С обрубленным окончанием,

или усеченное (с выжатой серединой, слово, замененное буквой).

«чтобы писалось туго и смотрелось туго», –

неудобнее смазных

сапог или грузовика в гостинной, мохнатое слово, притягивающее ряд соседних слов, напр. зударь, зударыня, зудовольствие и др., см. книгу «Миллиорк».

Интересно его наблюдение над сокращенными «советскими» словами:

«Можно определенно сказать, что женский и, особенно, средний род при сокращении вымирают, получается новый „безродный“ язык, который, очевидно, продолжает дело нового правописания, уничтожившего во многих случаях разницу в окончаниях мужского, женского и среднего родов (ые – ыя, они – оне и т. д.) Наименования среднего и женского рода с умягченным окончанием ение – еность исчезают, заменяясь обрубообразными: упр (управление, управляющий) или глав (главный), – например: Главкож (Главное Управление Кожевенной промышленности), Главбум (Главное Управление бумажной промышленности) – здесь любопытно исчезновение среднего и женского рода имен существительных и прилагательных. В 1913 году в книге „Взорваль“ я писал: „в нашем языке останется только мужской род!“ В настоящее время это сбывается, причем сведение слов к мужскому роду дает языку мужественность, краткость и звуковую резкость, что вполне соответствует духу революционного языка (Рев-яз)!»

(Крученых «Революция и язык»)

А главное у Крученых – его подсознательная сустень (студенистая сущность) угадыванья за каждым звуком особого значения, за каждой оговоркой и сдвигом – целого ряда образов, скрытых порою для самих авторов, секретов, тайных желаний, задушенных эмоций.

– Искал, искал я этот Харламов дом, а ведь вышло потом, что он вовсе и не Харламов дом, а Буха. Как иногда в звуках то сбиваешься. (Достоевский).

После всех этих операций происходит заумное голошение, которое, как и всякая новость в области искусства – волнующая непонятица, привлекла и обострила внимание равнодушных.

Еще Тяпкин-Ляпкин волновался – Моветон, что это за непонятное слово? Хорошо, если только мошенник, а м. б. и того хуже! –

Однако, постепенно Сезам открылся

«Путь закрывает загадка,

которую легко отгадать,

кому нужно поморочить недогадливое божеств

(Аполлона).

Вопит этот щика на заумьем и даже на свеже-рыбьем языке свой «рыбий реквием» и удивляется, что не все его понимают.

«От удивления глаза повылезли.

– Глаза повешенной птички».

По если в первое время от новых стихов «оцепенели мужья все», то вскоре они же начали браниться. Потому что, как заметил Достоевский,

«Изобретатели и гении почти всегда в начале своего поприща (а иногда и в конце), считались в обществе не более, как дураками».

(Даже если бы этого Достоевский и не говорил – никто не усумнится в справедливости этого мнения).

Особенно разработана им основа стиха – фонетическое, музыкально-шумовое значение звука.

Тут надо остановиться над случаем, приведенным Крученых в статье «Революция и язык».

Сперва интересные наблюдения над звуком, произведенные Чуковским:

«Прочитав строчку Батюшкова:

Любви и очи и ланиты

Пушкин написал на полях: «Звуки Италианские! Что за чудотворец этот Батюшков!»

И действительно, нерусские, итальянские звуки; нужно было быть чудотворцем, чтобы тогдашнюю, еще невозделанную русскую речь превратить в такую итальянскую арию. Стих у Батюшкова был по южному пышен и богат роскошными аллитерациями:

– И лавры славные…

– Желанной влагой обновляет…

– Мучительной кончины…

Эта итальянская музыка пленила Пушкина раз навсегда. «Батюшков… сделал для русского языка то же, что и Петрарка для итальянцев», писал Пушкин и упивался такими стихами:

Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей,

Сияла Лила красотою?

Li, la, li, la, ci, ci, – Батюшков сознательно стремился к тому, чтобы сделать русский язык итальянским, и порою даже сердился на русский народ за то, что его язык так мало похож на язык итальянцев. В известном письме к Гнедичу он говорил о русском языке: «Язык-то по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за ы? что за щ, что за ш, ший, щий, при, тры? О, варвары!..»

Говорят, что стих у Некрасова неблагозвучный и грубый. Но кто сказал, что русские стихи должны быть непременно благозвучными? Не слишком, ли благозвучны были стихи до Некрасова? Не было ли в этом благозвучии какого-то уклонения от национальной эстетики и какого-то нарушения народного вкуса? Вся предшествующая ему школа поэтов сложилась под музыкальным влиянием Батюшкова, но кто сказал, что вне этого влияния не существует поэзии?

Еще неизвестно, что подлиннее, что прекраснее для русского уха:

Сияла Лила красотою

или:

Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч».

(К. Чуковский «Некрасов, как художник» 1922 г.) К. Чуковский вечно юлит и сомневается, а вот В. Львов-Рогачевский прямо заявил о дыр-бул-щыл, «гениальный набор звуков», тем подкрепляя заявление Крученых в 1913 году, что в дыр-бул-щыл: больше национального русского, чем во всем Пушкине (А. Крученых «Слово как таковое»)

«Теперь то, через 10 лет и Чуковскому становится ясно что в этой резкой гамме наша земля и что Пушкин – чужое небо!

Буколическое детство, когда поэты пели какангелы, – пора забыть»!

Так настойчиво говорит Крученых в своей статье «Революция и язык»

Крученых постепенно вводит свои изобретения в умные стихи, ввиде насыщенной звуковой фактуры и, обливая всех «нашатырным словом пасморчи», швыряет