На первом этаже выставлялись притягивающие внимание восковые анатомические модели в натуральную величину, великолепно выполненные рукой скульптора Джозефа Тауна (1806–1879). Восковые произведения искусства отличались потрясающей детализацией и считались поразительно точными с анатомической точки зрения. Эти реалистичные «тела» лишали самообладания, если приходилось последним уходить из музея и отключать в подвале электрический щиток. Обычно дорога наверх из подвала к выходу занимала меньше времени, чем дорога вниз.

Еще в одном из залов размещалась коллекция восковых моделей дерматологических заболеваний, на многие из которых просто невозможно было смотреть. Например, там было лицо, полностью съеденное бактериальной инфекцией, что в прошлом являлось типичной картиной сифилиса. Другая фигура демонстрировала неестественные конечности, чудовищно раздутые слоновьей болезнью. Сильно бросалось в глаза лицо, покрытое черными нарывами вперемешку с красными и желтыми пустулами. Моделей было очень много, насколько я помню, больше сотни, и если ты находился среди них слишком долго, то успевал забыть, что все эти заболевания исчезли с лица земли с приходом современной медицины.

Студенческая аудитория находилась на первом этаже, там же, где висели подлинные картины художника Гуаня Цяочана (Ламква), написанные в период с 1836 по 1852 год. На них изображены патологии, с которыми сталкивался американский медик-миссионер, преподобный доктор Питер Паркер (не путать с Человеком-пауком). Когда доктор практиковал в Китае, перед хирургической операцией он просил зарисовывать пациентов с различными дефектами. Известно, что в те времена не существовало никакой анестезии, при этом врачи нередко проводили ампутации конечностей и удаляли опухоли. Я знаю, что операции проводили очень быстро — хватало всего нескольких минут, чтобы пациенты как можно меньше страдали от нестерпимой боли. Но у меня все равно каждый раз при виде этих иллюстраций сжималось все внутри, когда я представлял, что приходилось переносить несчастным пациентам.

В последнем зале первого этажа находились стеклянные витрины, какие можно встретить в любом научном музее. Среди экспонатов были старинные медицинские инструменты, микроскопы и другие образцы раннего хирургического оборудования. Главное место занимал отделанный бархатом ящик для хирургических инструментов, которым пользовался судовой врач при Трафальгарском сражении. Также внимания заслуживали антисептический спрей Листера и антикварное анестезиологическое оборудование.

Верхние этажи музея отводились под «влажные экспонаты» — так называли образцы человеческих тканей и органов, содержащихся в жидких средах в плексигласовых емкостях. Были среди них и такие, от которых невозможно было оторвать взгляд. Рассматривая огромную коллекцию анатомических диковинок, посетители постепенно переходили от заурядных экземпляров к самым отвратительным.

Все секции были организованы в соответствии с анатомическими системами тела и занимали обе половины целого этажа согласно отведенному месту под каждую категорию. На каждой банке стоял регистрационный номер, а рядом лежал каталог, в котором посетитель мог найти соответствующую цифру и подробное описание экспоната. В некоторых случаях прилагалась полная история болезни.

Большинство образцов попадали в музей после хирургического удаления или из морга. Когда я там работал, их насчитывались сотни, причем некоторые были современниками Джозефа Тауна. Самые старинные экспонаты находились в стеклянных сосудах, наполненных смесью спирта и глицерина и запечатанных черным битумом (дегтем) по методике того времени.

Незабываемый случай произошел со мной уже на второй день работы в музее. Мне дали задание следить за соблюдением комендантского часа (17:00), когда экспозиции закрывали на ночь. Эта процедура была необходима, чтобы выпроводить всех запоздалых посетителей и строго соблюсти часы работы музея. Заодно и все сотрудники уходили домой вовремя.

Джо, как мой непосредственный руководитель, проинструктировал меня немедленно направлять всех к выходу и игнорировать любые надуманные предлоги, которые, как он предупредил, «некоторые попытаются изобрести». Итак, без четверти пять я обошел все здание музея, напоминая каждому встречному, что мы скоро закрываемся. Я и не подозревал о том, что на балконе проводил занятие со студентами-медиками один из ведущих хирургов больницы Гая. Когда я сделал ему замечание, меня чуть не снесло волной его возмущения. Сейчас его реакция мне кажется оправданной: какой-то нахальный младший техник подходит к нему и перед всей аудиторией пытается бесцеремонно выставить его за дверь.

Разумеется, он набросился на меня с криком: «Ты хоть знаешь, с кем говоришь?» Мне были даны четкие инструкции, и я знал, что делать с теми, кто оказывает сопротивление. «Нет, и мне все равно, кто вы такой. Вам нужно уйти. Немедленно! А ну, проваливайте!»

Позже я узнал, что он обсудил этот профессиональный конфуз на самом высоком уровне — с куратором музея, профессором Китом Симпсоном, который был его другом и моим начальником. Я почувствовал большое облегчение и даже гордость, когда профессор заступился за меня. Он объяснил, что я просто выполнял свою работу и напоминал о скором закрытии музея. Это было очень неожиданно. Здесь чувствуется характер человека, который решился защитить «зеленого» подчиненного от обидчивого высокопоставленного коллеги. (Благодаря этому случаю меня за всю жизнь ни разу не смутило чувство собственной важности и высокое положение других людей — как минимум в медицинских кругах.)

Первые недели работы в музее я в основном проводил в кабинете куратора, который также служил препараторской. В это помещение можно было попасть с главного входа в Медицинскую школу, но еще в него был секретный внутренний проход через дверь в основной галерее музея на верхнем этаже. Мне было предначертано судьбой начать работу рядом со специфическими экспонатами, содержащимися в этой части музея: я оказался в галерее пенисов.

В галерее пенисов, как вы можете себе представить, демонстрировались разнообразные экземпляры вполне определенного свойства. Среди них один экспонат с необычайным происхождением гарантированно вызывал смешки у молодых медсестер. В XIX веке он принадлежал мужчине, который получил так называемое божественное откровение. Испытывая глубочайшее раскаяние в том, что использовал эту часть своей анатомии для «совершения греха», он решил во имя искупления отсечь повинный орган от тела. Он незамедлительно отрезал гениталии и швырнул их в нерастопленную печь, где намеревался их уничтожить. Кто-то нашел это покрытое угольной крошкой причинное место и поместил в музей на всеобщее обозрение. Еще один оригинальный объект из галереи пенисов был снабжен металлическим кольцом, продетым через крайнюю плоть, и считался одним из первых примеров боди-арта.

В препараторской, она же кабинет музейного куратора, под тусклым светом обыкновенных ламп накаливания всегда царили полумрак и беспорядок. В конце этой длинной и узкой комнаты размещались две лабораторные мойки, а в центре стоял массивный дубовый стол, на котором мы проводили вскрытия. Если, конечно, удавалось выкроить на нем свободное местечко: как правило, он был вечно заставлен разными образцами. Современные стеклянные и пластиковые контейнеры стояли здесь вперемешку со старомодными пузатыми банками с медными крышками. На углу стола лежал пухлый «Журнал учета», в котором мы регистрировали все поступавшие анатомические образцы.