— Извините, — повторила я, поднялась и, пятясьзадом к двери, потянула за собой Женьку. Смотреть на нее было жутковато икак-то угадывалось, что ей есть что сказать каждому из присутствующих. Ксчастью, мы очень быстро оказались на улице. Женька смогла расцепить челюсти игромко чертыхнулась. Не глядя на подружку, я ускоренным шагом рванула костановке такси, путаясь в подоле чужой юбки.

— Анфиса, — Женька схватила меня за локоть, —только не бери в голову…

— Заткнись! — рявкнула я. — Ведь знала:ничего путного из твоей затеи не выйдет, и все же пошла на поводу. Господи,какой стыд, да они меня только что дурой не ней звали…

— Велика беда, — презрительно фыркнулаЖенька. — Если хочешь знать, это все из зависти: детектив получился оченьприличный, можешь мне поверить. Пусть я сама пишу ерунду про собак и кошек, нохорошую книгу от плохой, слава богу, могу отличить и заявляю ответственно:роман очень и очень неплох. А они — шайка бездарей… Зря я тебя сюда притащила.

— Это точно, — вынуждена была согласиться я.

— Я ж добра хотела, — вздохнула жалобноЖенька. — Ну чего ты…

Я тоже вздохнула:

— Ладно, пойдем пешком. У Дениса я на сегодняотпросилась.

— Слушай, — вдруг вспомнила подружка, — мырукопись не взяли. Вернемся?

— Ну уж нет! — взвыла я.

— Ладно. Через несколько дней зайду к Ипатову и заберу.Ты подумай, какой мерзавец, я ему к юбилею хвалебную статейку, а он мне такуюсвинью…

— Может, он правду сказал?

— Как же, правду, — презрительно фыркнулаЖенька. — Ты эту публику не знаешь… Все как на подбор мнят себя гениями, асами бездарь на бездаре и бездарем погоняют.

— Мне это совершенно неинтересно, — отрезала я, аЖенька вздохнула, сказала «ага» и добавила не без злорадства: — Хрен они теперьв моей газете напечатают хоть строчку, вот провалиться мне на этом месте.

— Ну чего ты? — устыдилась я, взяла ее под руку, имы не спеша побрели в сторону любимого кафе, чтобы в очередной раз нанести ударпо своему бюджету и нарушить клятву не есть сладкого.

Понемногу мы успокоились, и я даже смогла усмотреть впроисшедшем положительные стороны, например беготня с рукописью сомнительногокачества отменяется и жизнь вновь пойдет своим чередом.

— Я ее в Москву пошлю, — заявила Женька послетретьего пирожного.

— Вот только попробуй, — возмутилась я.

— Чего ты? Там на тебя никто орать не будет. А вдругповезет? Станешь знаменитой. Я к тебе в литературные агенты пойду…

— Отцепись, — сказала я и для большейубедительности погрозила Женьке кулаком. — С литературой покончено, раз инавсегда.

Впоследствии я могла убедиться, какое здравомыслие проявилав ту минуту. Ведь ясно было: предприятие, начавшееся столь паршиво, и в будущемне сулит ничего хорошего, но, если б я только знала, какие беды обрушатся нанас из-за этого дурацкого романа… я б сожгла его собственными руками.

Женька позвонила около шести; была суббота, я устроилась насвоем балконе с банкой пива и орешками и намеревалась поработать. В это времягода всегда наплыв клиентов, а я собиралась в отпуск и должна была успетьсделать очень много.

Тоном, не терпящим возражений, Женька заявила:

— Я возле картинной галереи. Жду через полчаса. Иоденься пооживленней, ну, ты понимаешь… Здесь будет Аполлонский, ты должнапроизвести впечатление.

— Слушай, — заныла я, — может, не стоитсуетиться, может, сунуть этот роман куда подальше и…

— Знаешь, что тебя погубит? Отсутствие характера.Всегда надо идти до конца. Ты мне еще спасибо скажешь. Короче, не волнуй меня ибыстро сюда. Жду возле входа, и пооживленнее, пожалуйста, пооживленнее.

— Я вообще-то здесь по работе, — заявила она, кактолько я оказалась рядом. — Сегодня открытие персональной выставки, и ядолжна взять интервью, но одно другому не мешает, главное — Аполлонскийздесь. — Женька критически оглядела меня с ног до головы, кивнула безособого одобрения и ходко затрусила в галерею.

В огромном зале вдоль левой стены у окна стояли несколькомужчин и женщин. В центре группы находился совершенно лысый молодой мужчина судивительно красным носом. Жутко шепелявя, он что-то рассказывал, размахиваяруками. Я торопливо огляделась и вторично сбилась с шага, а Женька вырониласумку и чертыхнулась. Вышло это довольно громко, на нас обратили внимание.

— А вот и пресса! — воскликнул лысый и широкоулыбнулся, а я окончательно растерялась: у него не хватало по меньшей мередесяти передних зубов, еще чудо, что он хоть гласные выговаривал.

— Добрый вечер! — гаркнула Женька и милораскланялась, кого-то высматривая при этом; как видно, не высмотрела,нахмурилась и осталась недовольной. Лысый продолжал махать руками, Женькаделала вид, что слушает, а я пошла взглянуть на картины. Где-то минут черездвадцать Женька присоединилась ко мне. — Ну как? — спросила она совздохом.

— Он псих, — констатировала я.

— Валахов? Само собой. А вот Гавриленко — форменныйсумасшедший.

— Кто такой? — насторожилась я.

— Тип, который устроил эту выставку, ну… бабки дал.Нашел кому дать, козел… у нас такая рукопись — Дэшел Хэммет в гробуперевернется, а он деньги на всякую мазню выкидывает. Я всегда твержу этим олухам:помогать надо достойным…

— У людей могут быть свои представления…

— Ага, дурак дурака видит издалека. У меня от этойживописи изжога. Пойдем в буфет, а?

— Невежливо как-то сразу.

— Да брось ты. Все, кто поумнее, давно там.

— Как вам мои картины? — прошепелявили за спиной,и через секунду в поле моего зрения возник лысый. — Только честно, не надоэтих комплиментов…

Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-заспины лысого делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном смысле:пошли его к черту И потопали в буфет.

Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место, и спроникновенной улыбкой произнесла:

— Ничего.

— В смысле? — насторожился шепелявый.

— В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.