«Век Просвещения» на редкость богат любовно-приключенческими романами, и героиня нашего повествования во многом напоминает благородных и несчастных принцесс из старых изящных книжек в кожаных переплётах — к примеру, юную Аврелию, дочь некоего «леонского[1] короля», который в сражении с маврами «подвергается тысяче опасностей, лишается своей жизни и умирает героем». Её овдовевшая мать, спасаясь от преследователей, «решилась скрыть Аврелию в кучу овса, недалеко от них находящуюся, приказала ей не выходить оттуда до ночи и, естли выйдет, то удалиться в какую-нибудь бедную хижину, не сказывая о своём имени: „Ты будешь, — говорила она, — в тысячу раз нещастливее“. По произнесении сих слов она обняла её и убежала».

Сама же королева не спаслась, а вместе со служанками «пожелала утопиться». Но некий мавр всё же обнаружил девушку: «…бьёт её и, отнявши у неё все вещи, хощет утолить ещё страсть свою, которую красота её ему вдохнула. Аврелия сколько может защищается. Удвоенные удары не могут принудить оную к повиновению. Она желает лучше лишиться своей жизни, нежели удовольствовать порочное его влечение. Сей бешеной солдат, будучи раздражён отказами и имея в руках обнажённую саблю, хочет, чтоб непременно ему повиновались, но, видя, что его не слушают, и сберегая жертву свою для своего удовольствия, употребляет телесные свои силы: он несколько раз повергает её на землю, обременяет ударами, щадя однако ж жизнь её — но ничто не может принудить нещастную Аврелию ему повиноваться».

Неожиданно появляется благородный спаситель: «Сие трагическое действие, будучи уже близко к окончанию, происходило подле одной деревни; оно мерзило всех тут живших людей. Они дрожали, взирая на сие зрелище, и сожалели, что не были в состоянии предупредить сии печальные следствия: их только и было, что две молодые девки, два бедных старика и молодая вдова, имеющая у себя сына, которой один мог подать помощь нещастной и сожаления достойной Аврелии. Сей молодой человек назывался Алфонсом…» Храбрец, «будучи весьма тронут участию сей молодой девицы, спешит убить варвара, хотевшего принести в жертву своему бешенству, удовольствовавши наперёд скотское своё желание. Он бросается на сего солдата, не смотря что тот был вооружён. Увы, бедный Алфонс едва только подошёл к нему, то и получил уже смертельную рану; но мужество его, оживляемое сопротивлением, смелость и жестокость сего злодея препятствуют ему чувствовать своё нещастие. Алфонс не для чего иного дышет и старается удержать жизнь свою, как чтобы умертвить противника. Аврелия, сделавшись свободною, тотчас убегает; Алфонс же, сражаясь с своим неприятелем ещё жесточае прежнего, обезоруживает его, повергает на землю, освобождается из рук его и, наконец, наносит ему смертельный удар».

Герой одерживает победу — но едва не погибает; «кровь течёт у него со всех сторон», а от исчезновения девушки он «в превеликое погрузился уныние и лишился чувств». Но спасённая красавица не забыла своего избавителя: «…тысячекратно хотела его видеть, и желание её сказывалось вздохами. Не говоря никогда, кто она такова, она заставляла чрез сие сомневаться, чтоб была из знатной фамилии». Алфонс же, едва очнувшись, отправляется на поиски предмета своей страсти: «…будучи не известен о её участи, не был её спокойнее. Она денно и нощно ему представлялась, и он не почитал себя в безопасности, не видя там Аврелии. Бедной молодой человек… против воли своей испускает об Аврелии нежные вздохи, представляет её нещастною и достойною сожаления; занимаясь сими мыслями, он говорит, остановившись: „Бедная девица, я тебя люблю; я тебя буду искать“».

Здесь мы на некоторое время оставим в печали юную Аврелию, чтобы вернуться к «нашей» принцессе. Она, в отличие от героини романа, персонаж исторический, но без настоящего имени и происхождения. Кажется, об этом никто толком и не узнал — ни поклонники этой барышни, ни её покровители, ни следователи Екатерины II. Правду сказать, последним это было не очень-то и нужно. Запутанная история российского престолонаследия XVIII века не располагала к генеалогическим изысканиям — как бы не узнать чего лишнего. Когда в 1742 году в Тобольске при принесении присяги наследнику престола Петру Фёдоровичу флотский лейтенант Иван Дириков заявил о своих правах на трон, только что вступившая на престол Елизавета отказалась от проведения расследования (а вдруг в Воронеже обнаружатся «грехи молодости» Петра, на чём настаивал Дириков?); было приказано считать самозванца «помешанным в уме».

Наша героиня неизменно представлялась по-разному: госпожа Франк, она же Шелль, экзотическая Али Эмете, княжна Волдомир, принцесса Азовская, графиня Пиннеберги, наконец, Елизавета. На этом имени она настаивала, уже находясь в тюремном застенке, но и в нём ей было отказано — в официальных документах следствия её именовали «известной женщиной» или «известной дамой».

Вот только фамилии, под которой самозванка вошла в историю, она сама никогда не употребляла. Её присвоили авантюристке французские сочинители XVIII столетия, а вслед за ними — европейские и отечественные романисты. «Кто и откуда была самозванка, осталось неразгаданным. Английский посланник в Петербурге неизвестно на каком основании утверждал, что она дочь прагского трактирщика. Джон Дик (английский консул в Ливорно в 1775 году. — И. К.) говорил Раксаллу (своему соотечественнику-мемуаристу. — И. К.), что отец её был булочник в Нюренберге. Бумаги, отобранные у самозванки, тоже ничего не объясняют касательно её происхождения; из них с вероятностию можно заключить только, что она немка или, может быть, еврейского происхождения», — докладывал в записке Александру II граф В. Н. Панин в июне 1865 года, при этом также не объясняя мотивы указанной «вероятности».

Никто не знал и точный возраст «принцессы Елизаветы». Сама она на следствии в 1775 году утверждала, что ей 23 года; следовательно, годом её рождения можно считать 1752-й. Однако эта дата ничем не подтверждена, и похоже, что, указывая возраст, узница Петропавловской крепости лукавила. В письме 1773 года к министру трирского курфюрста-архиепископа она сообщила, что родилась в 1745 году; следовательно, тогда ей было от роду 28 лет, а ко времени начала следствия — и все 30. Так что сейчас мы можем лишь говорить, что ей было от двадцати до тридцати лет.

Современники же имели разные мнения на этот счёт, как и по поводу её внешности. «Росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет чёрные, глаза карие и несколько коса; нос продолговатый с горбом, почему и походит лицом на италианку», — по-военному коротко описал облик своей подопечной следователь по её делу фельдмаршал А. М. Голицын, в юности служивший в качестве волонтёра в войсках Австрийской империи на Рейне, а потому имевший представление о сопровождавших армию дамах разных национальностей. Но о возрасте пленницы он ничего сказать не мог. Ещё одно описание самозванки дал польский посол в Ватикане маркиз Античи, встречавший её в Риме: «Она вообще миловидна, очень стройна, имеет грудь прекрасную; бела отменно, лицо её оживлено нежным румянцем, но немного обезображено тем, что она левым глазом коса», — но также не упомянул о возрасте собеседницы.