– Смею заметить, леди Пинкертон, вы выглядите… э-э… весьма и весьма примечательно.

Кэт с трудом улыбнулась в ответ и следом за родителями направилась к лестнице, но, посмотрев на собравшихся, ахнула и попятилась.

Внизу перед ней расстилалось черно-белое море.

Иссиня-черные перчатки до локтя и мундиры оттенка слоновой кости.

Вуалетки цвета испуганной морской звезды и черные, как уголь, галстуки-бабочки.

Лосины в шахматную клетку. Маски, полосатые, как зебра. Юбки цвета воронова крыла, отделанные стразами и серебряной канителью. Кое-кто из бубновых придворных даже нашил на живот черные пики, чтобы скрыть собственные значки – красные ромбы.

Примечательно, точнее не скажешь.

В толпе встречались-таки искорки красного – алая роза в петлице или бантик на корсаже платья – но только Кэтрин была в красном с головы до пят. Она почувствовала, как шею и уши заливает волна румянца – больше, больше красного, как будто платья недостаточно. Она ловила устремленные на нее взгляды, слышала сдержанные вздохи, чувствовала общее недоумение и неприязнь. Как вышло, что матушка не знала, что это один из черно-белых королевских балов?

И тут она поняла…

Матушка знала. Взглянув на ее колышущееся белое платье и белый фрак отца, Кэт догадалась, что мать все прекрасно знала и ничего не забыла.

Фанфары снова прогремели прямо над ухом. Белый Кролик, подойдя к ней, деликатно кашлянул.

– Я сгораю от стыда за то, что вынужден поторопить вас, леди Пинкертон, но следующие гости ждут своей очереди быть объявленными…

Кэт обернулась и увидела образовавшуюся очередь – гости толпились позади, одни посматривали на нее украдкой, другие откровенно таращились.

Сдерживая рвущийся наружу ужас, Кэтрин приподняла юбку и храбро двинулась навстречу пингвинно-енотовой толпе.

В незапамятные времена бальный зал Червонного замка был высечен из исполинских размеров кристалла розового кварца – и пол, и перила, и монументальные колонны, поддерживающие сводчатую крышу. Потолок был украшен живописными панно с различными видами Червонного королевства: Безвыходный лес, горы Кой-Куды и Никуды, Перекрестья, замок и холмистая местность, простирающаяся во все стороны до горизонта. Даже Черепашья Бухта удостоилась быть изображенной над дверью, ведущей в розовый сад.

По южной стене тянулись в ряд большие окна в форме сердец из граненого красного стекла. Пиршественный стол, ломившийся от фруктов, сыров и сладостей, стоял вдоль северной стены, у самой балюстрады, отделявшей танцующих от оркестра. С потолка свисали хрустальные люстры, и тысячи белых свечей изливали на собравшихся теплый свет. Еще не сойдя с лестницы, Кэтрин услышала, что некоторые свечки жалуются на сквозняк, а самые горячие головы среди них умоляют кого-нибудь прикрыть двери.

Кэтрин посмотрела на стол – островок утешения в переполненном зале, даже для той, кому из-за тесного платья не придется отведать ни кусочка. Каждый шаг давался ей с боем – сражаться приходилось с впивавшимся в ребра корсетом и волочившимся по ступеням длинным шлейфом. Ощутив, наконец, под каблуками надежный каменный пол, Кэт вздохнула с облегчением.

– Дражайшая леди Кэтрин, я так рада, что вы почтили нас своим присутствием.

Благодарность тут же испарилась. Кто бы сомневался – Маргарет спикировала на нее сразу, не дав сделать и пары шагов в сторону угощения.

Кэтрин изобразила на лице восторг.

– О, да это же леди Маргарет! Как поживаешь, дорогая?

Маргарет Дроздобород, дочь графа Перекрестий, считалась ближайшей подругой Кэтрин с самого раннего детства. Но, к сожалению, они друг друга недолюбливали.

Беда Маргарет заключалась в том, что она была на редкость непривлекательна. Не так, как невзрачная гусеница, которая вот-вот превратится в прекрасную бабочку. Ее непривлекательность была другого сорта – из тех, что вызывают у окружающих чувство безнадежности. Острый подбородок выдавался вперед, в тени нависших густых бровей скрывались близко посаженные глазки размером с булавочную головку, плечи были широкие и грубые, а нескладно сидящая одежда лишь подчеркивала это. Если бы не платья, которые носила Маргарет, ее, пожалуй, можно было бы принять за мальчишку.

Непривлекательного мальчишку.

У матушки Кэт физические недостатки Маргарет были любимой темой для разговоров («Она бы выглядела не так кошмарно, если бы потуже затягивала корсет»). Сама же Кэтрин находила куда более неприятным характер Маргарет – та с раннего детства считала себя очень, очень умной и очень, очень добродетельной. Самой умной и самой добродетельной в мире. И без устали напоминала о том, насколько она умнее и добродетельнее вас.

Маргарет, любящая подруга, видела свое предназначение в том, чтобы указывать Кэтрин на ее недостатки. В надежде ее исправить. Как поступил бы любой настоящий друг.

– У меня все отлично, – сказала Маргарет, когда они обменялись любезностями. – Но должна донести до твоего сведения, что платье на тебе неуместно красное.

– Благодарю за то, что открыла мне глаза. – С лица Кэтрин не сходила ослепительная улыбка. – Я и сама это заметила.

Маргарет обеспокоенно нахмурилась и прищурила крохотные глазки.

– Должна предупредить тебя, дражайшая Кэтрин, что дерзкие попытки привлечь к себе внимание небезопасны! Непомерные гордыня и тщеславие могут пышным цветом расцвести в твоем сердце. Куда разумнее облачиться в скромный наряд и позволить просиять внутренней красоте, чем пытаться скрыть ее внешним блеском.

– Благодарю тебя за совет. Я непременно его обдумаю. – Кэт удержалась, чтобы не бросить выразительный взгляд на платье самой Маргарет, унылое и черное, и на венчавшую ее голову унылую меховую шапочку.

– Очень надеюсь! И не забывай: золотая рыбка всегда остается золотой рыбкой.

Кэт слегка усмехнулась. Одна из очаровательных особенностей Маргарет состояла в том, что она была настоящим кладезем высказываний, в которых Кэт не могла найти ни малейшего смысла. Невозможно было разобраться, то ли все нравоучения Маргарет – полная чепуха, то ли Кэт слишком глупа, чтобы их понять. Маргарет, разумеется, сказала бы, что верно последнее.

Но Кэт не собиралась ее спрашивать.

– О. А ведь верно, – согласилась она, поглядывая на других гостей в надежде, что найдет предлог отделаться от Маргарет, пока та не разговорилась. Если ее понесет, улизнуть уже не удастся.

Неподалеку, рядом с ледяной скульптурой в форме сердца, пили наливку сэр Сорока и его супруга, но подойти к ним Кэтрин не решалась – возможно, это только выдумки, но рядом с Сороками драгоценности порой исчезали самым таинственным образом.

Отец Кэт развлекал разговорами Четверку, Семерку и Восьмерку Бубен. Когда Кэт их заметила, отец почти добрался до соли в своей шутке, но Четверка, не дожидаясь развязки, уже повалился на плоскую спину, хохоча и дрыгая в воздухе ногами. Поняв, что сам он нипочем не поднимется, Восьмерка поспешил на помощь, все еще посмеиваясь.