Два дня нас тетя на пляж не пускала в наказание, а на третий сжалилась, повела. Только мы расположились на песочке, как тут же появляются наши спасители и прямо к ней:

Тетя Этери! Если вы хотите, мы будем охранять ваших девушек в море! — говорит один.

И на суше! — добавляет другой.

Тетя поглядела на них подозрительно, но согласилась, отпустила нас с ними плавать, все же спасители! А после стала и на прогулки с ними пускать. Только закон был у нее такой: ходить гулять и купаться только днем и чтобы они нас приводили и сдавали прямо ей.

Конечно, мы быстро разобрались и влюбились: Наденька в Шалву, а я в Амирана. Первое время гуляли вместе, после стали разделяться, договариваясь о встрече на потом, чтобы к дому вместе подходить. А немного погодя мы научились с Наденькой спускаться из окна нашей комнаты по толстой виноградной лозе. Тетя нами не нахвалится: «Мои девочки по улицам не бегают, как другие, вместе с курочками ложатся!» Ложились-то мы и вправду вместе с курочками, но зато потом гуляли до первых петушков. Домой влезали, когда уже светать начинало.

Поначалу мы только за ручку держались и разговаривали, разгуливая по ночному бульвару. Потом как-то сидели мы с Амираном у моря на камушках, а он взял и поцеловал меня в щеку. Я со страху заревела. Он, бедный, ходит вокруг меня и не знает, как успокоить. Вошел в воду прямо в брюках и в ботинках и говорит; Пока ты будешь лить соленые слезы, я буду пить соленую воду!

И начал горстями черпать воду и пить, приговаривал «Ой, гадость какая! Ой, помру, наверно!»

Я испугалась и кричу: Перестань сейчас же я уже не сержусь! А он, хитрюга, отвечает:

Перестану, если сама поцелуешь! Пришлось мне уступить. А потом я во вкус вошла и целовалась с ним столько, сколько он хотел. Но больше ни-ни!

Ах, девочки, какое же это было прекрасное лето!.. Амиран водил меня по всем заповедным местам, которые знал с детства. Мы собирали орехи в горах, раковины у моря, ходили на лодке ловить скумбрию. Как водится, строили планы на будущее: он тоже через год кончит школу и приедет в Ленинград учиться, а каждое лето мы будем возвращаться сюда, к морю. Плавать он меня научил так, что каждый шторм для меня стал праздником, я как дельфинчик на волнах кувыркалась. И расцветала с каждым днем, за лето лифчик пришлось два раза сменить — мал становился.

Пришла пора нам с Наденькой возвращаться в Ленинград. Всю ночь перед отъездом мы с Амираном просидели у моря, прощаясь. Провожать он меня пойти не мог из-за тети Этери: она бы сочла это недопустимой дерзостью. Но только наш поезд тронулся и мы с Наденькой грустно уставились в окно, как в наше купе постучали и вошли улыбающиеся Шалва с Амираном. У Амирана в руках была стеклянная банка с цветущими ветками магнолии — он знал, что я от нее без ума. Если бы вы видели, как на меня смотрели в Ленинграде, когда я шла по Невскому с этим букетом, от Московского вокзала домой на Лиговку! Ребята проводили нас до Адлера, и тут уж мы расстались, как мы тогда думали, до будущего лета. Дома уже начиналась осень, первые желтые листики летали. А мне, стоило закрыть глаза, слышались шуршание ночного моря, тихий голос Амирана. И привычка у меня дурная появилась — губы облизывать. Это я его соленые поцелуи вспоминала. Долго у меня потом эта привычка сохранялась. А сухая ветка магнолии висела у меня над кроватью, я ее гвоздиком прямо к стене прибила. Цветы опали, а бутоны высохли и стали коричневыми, но когда я прижималась к ним носом, мне слышался тонкий-тонкий, далекий запах магнолии.

Особенно если закрыть глаза. Мы с Амираном переписывались. В своем школьном портфеле я носила его фотографию, которую он прислал мне сразу же после лета. Я стала немного хуже учиться, потому что все время отвлекалась и уносилась мыслями назад, к морю.

Примерно через три месяца, когда уже выпал снег, приехала к нам в гости Наденька. Я обрадовалась ей страшно, поскорей увела ее в свою комнату и набросилась с расспросами: «Ну, как? Шалва пишет тебе? Ты очень скучаешь?» Наденька поглядела на меня недоуменно:

Ты о чем, Наташка? Неужели об этом маленьком летнем романе? Брось об этом и думать, это же все было несерьезно. Мальчишки в курортных местах всегда летом ухаживают за приезжими. Кто этому придает значение? Я придаю значение. Мы с Амираном всерьез друг друга любим.

Наденька расхохоталась и долго не могла успокоиться. Какой ты ребенок, Наташка! Неужели ты не понимаешь, что ничего у вас не выйдет? Вы же люди разного круга, кроме всего прочего. Ну-ка, дай мне последнее письмо твоего Амирана. Я, дурочка, послушно вытащила из портфеля конверт и подала ей. Наденька начала читать, улыбнулась. Потом она взяла из стаканчика красный карандаш и начала им отмечать ошибки в письме. Я почувствовала, как кровь у меня прилила даже кушам, но остановить сестру не могла, только смотрела, как на каждой строке появляются красные отметки, будто красные колючки вырастают. Когда Наденька изобезобразила все письмо, она вернула его мне и сказала: А вот теперь покажи это письмо своим подружкам в классе. Похвастайся, какой у тебя дружок появился. Я молча сунула письмо обратно в портфель, но не для того, чтобы показывать его в классе. Уже в следующем письме Амирана я сама заметила все ошибки, а за ошибками перестала понимать написанное, уже не слышала его голоса за каждой строкой. Дав мне время подумать, Наденька явилась через месяц. Ну, ты уже поумнела? Поняла, что вы не пара? Учти, что твои родители никогда не разрешили бы тебе выйти замуж за полуграмотного грузина. Погоди, ты его еще увидишь на Кузнечном рынке, торгующим мандаринами или мимозой! В кепке-аэродроме!

Тут она меня еще раз стыдом уколола. Так уж нас воспитывали, что торговля, да еще на рынке, казалась делом крайне неприличным, позорным. Давай-ка я помогу тебе написать прощальное письмо. Мы так его напишем, что он сразу позабудет все ваши глупости.

И я послушно согласилась. Ну и стервозное она мне письмо продиктовала! Я уж вам не буду его пересказывать, хоть и помню до сих пор каждую строчку. Смысл его в том был, что нечего тебе, мальчик, не в свои сани примеряться, знай свое место. Ваше дело, дорогие «нацмены», — попутно она мне это слово объяснила — мандарины для нас выращивать да на курортниках наживаться.

Пока Наденька гадость эту мне диктовала, я тайно приняла решение ни в коем случае этого письма не отправлять, порвать его, как только она уйдет. Но Наденька была хитрее, она письмо с собой взяла. Ты еще передумаешь, а я, как старшая сестра я должна позаботиться, чтобы ты не увязла в этой позорной истории. Иначе мне придется все рассказать твоим родителям.

Так и отправилось это письмо к Амирану. Он ничего мне не ответил, ни слова. Ветку магнолии я сняла со стены, оставила только один листочек, спрятала в книжку. Потом и он потерялся. А лет через пять, когда мы с Наденькой обе благополучно вышли замуж, она мне как-то призналась:

Ты помнишь еще свой маленький летний роман? А знаешь, я ведь сама была по уши влюблена в твоего Амирана и очень злилась, что его приятель, а не он стал за мной ухаживать. Потому и заставила тебя с ним порвать, что сама не могла его забыть. Но, видишь, все оказалось к лучшему, он действительно был не пара. Я своего мужа любила и люблю, но всю ночь после Наденькиного признания я проревела в подушку от обиды за детскую свою доверчивость и глупость и от страха перед людским коварством. С тех пор Наденька стала для меня чужой и мы почти не встречаемся.