– Зачем нам четыре комнаты? – удивлялась его жена Аня, дочка Софьи Леопольдовны. – Нам и так хватает.

Им действительно хватало, поскольку теща дома практически не жила. Софья Леопольдовна умудрялась путешествовать все свободное время. А если учесть, что работала она удаленно – составляла анкеты социологических опросов для местных профсоюзов, – то времени для поездок у нее было достаточно. И на здоровье, слава богу, она не жаловалась.

– Я успею еще насидеться дома, – улыбалась она своей ясной улыбкой.

Дочь недоверчиво поглядывала на мать, пыталась вызвать на откровенный разговор, но ничего у нее не получалось. Их жизнь в малюсеньком городке разнообразием не радовала. Сказать больше – она была скудна. Но не столько на события – их как раз происходило много: фестивали, концерты, праздники профессий, соревнования – в рамках своего досуга народ здесь отличался подвижностью, не стеснялся и не ленился проявлять активность. Жизнь была скудна на эмоции и на новые лица. Софья Леопольдовна первое время все на это сетовала, пока дочь как-то обреченно не заметила:

– Мама, ну так получилось, что мы переехали сюда. Так получилось, что я вышла здесь замуж. И не могу же я срывать Хайнриха с места и отличной работы только потому, что в Москве вокруг нас было почти десять миллионов человек. А здесь – несколько тысяч.

Софья Леопольдовна посмотрела на дочь и поняла, что своими жалобами доставляет Ане нравственные мучения – разорваться между настроениями матери и желаниями мужа практически невозможно. «Из любой ситуации найдется выход. Пока у меня есть здоровье и какие-то деньги, я буду путешествовать!» – решила она и совершила свою первую поездку. Поехала недалеко – в Берлин, на театральный фестиваль. Войдя во вкус и обнаружив, что на территории маленькой Европы путешествуется легко и комфортно, она уже не ограничивалась известными туристическими местами. Софья Леопольдовна, буквально закрыв глаза, наугад выбирала точку на карте и ехала туда. Иногда это были милые захолустные города, просыпающиеся только часа на четыре в день – пара с утра, пара – вечером. В остальное время городки казались пустынными – все их жители работали или копались в садах. Софье Леопольдовне это очень нравилось – она пыталась представить, как бы жила, если бы вернулась на землю своих дальних немецких предков раньше, когда была помоложе. «Ну, скорее всего, поселилась бы в большом городе. И вышла замуж. Впрочем, а что мне мешало сделать это еще раз в Москве?!» – проблема несовершенного и упущенного ее порой мучила.

Софья Леопольдовна была исключительно интересной дамой, очень худой, плоскогрудой, с узкими бедрами. Это позволяло ей в любом наряде выглядеть молодо и современно. В одежде она предпочитала стиль слегка небрежный. Впрочем, в этой небрежности скрывалось предостаточно расчета. И брюки, широкие, чуть длиннее положенного, и свободный свитер, и широкий шарф – все было подобрано, выверено, просчитано. Когда Софье Леопольдовне исполнилось сорок пять лет, ей пришлось надеть очки. Она слегка расстроилась, поскольку те превратили ее в занудную училку. Но потом она, с интересом изучая историю эмиграции, наткнулась на фильм об известной певице Ларисе Мондрус. «Вот то, что мне надо сделать!» – подумала про себя Софья Леопольдовна и на следующий день отрезала длинные волосы. Теперь это была задорная моложавая женщина с короткими вихрами, в несколько смешных очках. Софья Леопольдовна купила себе круглую роговую оправу – такие были в моде лет семьдесят назад. Ее облик от этого только выиграл. И не было мужчины, который не оглянулся бы вслед столь удивительной женщине.

– Мама, а как долго ты пробудешь в Москве? – поинтересовалась дочь Аня, наблюдая, как мать собирает вещи.

– Не знаю. Посмотрю на обстоятельства, на погоду. Жить есть где, что же волноваться заранее.

– Я и не волнуюсь. Я просто не хочу, чтобы ты скучала, тосковала.

– Я и не буду скучать. Некогда. У меня там столько встреч!

– Ну, ну, – с сомнением отозвалась Аня.

Софья Леопольдовна сделала вид, что ничего не услышала и не поняла. Она совершенно не хотела вступать в уже ставшую привычной полемику на тему: «Что же тебе, мама, не сидится дома?» Объяснить это, не затронув каких-то личных моментов, было сложно. Оставалось только напомнить дочери, что Софья Леопольдовна всегда была активной и подвижной. К тому же имелось у нее подозрение, что дочь сама тоскует по прежней московской жизни, что сама никак не впишется в новые условия и что присутствие матери притупляет ее внутреннее одиночество. «Большая уже. А если я умру? Что она делать будет? Пусть сама справляется!» – думала Софья Леопольдовна.

В Москве она останавливалась в их собственной крохотной квартирке на окраине города, где мать и дочь перед окончательным отъездом сложили старые вещи. Те, которые выбросить жаль и которые никто никогда никуда не перевозит, а выбрасывает через несколько лет после упрямого хранения. Приезжая туда, Софья Леопольдовна бочком пробиралась сквозь залежи старых, тщательно упакованных вещей, первым делом вытирала пыль, мыла пол и расстилала в углу комнаты белую плотную ткань. На ней она расставляла свою идеально чистую обувь и сумки. Почему-то последнее действие ее успокаивало и служило настоящим началом московского вояжа. Несмотря на волнение дочери, в этой загроможденной квартире Софья Леопольдовна чувствовала себя отлично. Во-первых, она была одна, во-вторых, без угрызений совести предавалась воспоминаниям о прошлых годах. В каждый приезд Софья Леопольдовна разбирала одну из коробок с вещами. В этом не было необходимости – ничего из них не увозилось в Плеттенберг, ничего не выбрасывалось. Смысл этого занятия – перелистывания старых вещей – был в воспоминаниях. В-третьих, здесь она могла запросто в два часа ночи поужинать и попить чай. И не надо было ходить на цыпочках и поджимать губы от напряжения, боясь звякнуть чашкой и загреметь ложкой. Дома с девяти вечера соблюдалась тишина: Хайнрих ложился спать рано – к шести утра он должен был быть на своем заводе. Здесь она чувствовала ту свободу, которой ей недоставало дома и которая невозможна, когда под одной крышей живут два поколения.

Марбург и Веймар Софье Леопольдовне понравились, а вот в Лейпциге лил дождь, погулять по городу не пришлось – несколько часов Софья Леопольдовна провела в кафе и книжных магазинах, где можно было с удобством почитать. К вечеру она добралась до аэропорта, а поздней ночью оказалась в Москве. Как только она вошла в здание аэропорта, как только вдохнула эту сложную смесь московских запахов, так сразу же почувствовала необычайную приподнятость – помимо того что она погуляет по московским улицам, она будет жить одна и, самое главное, наконец встретится с подругами. При мысли о них Софья Леопольдовна горделиво расправила плечи – она любила приятельниц, но неизменно чувствовала превосходство перед ними. Она одна из них троих сумела – не побоялась – кардинально изменить жизнь, переехав в другое государство. Она одна так активно путешествует, что свидетельствует о молодости ума и тела. Софья Леопольдовна любила подруг, но амбиции порой были сильнее.

Первой к месту встречи подошла Ольга Евгеньевна. Убедившись, что приятельниц еще нет, она придирчиво оглядела себя в огромное окно находящегося здесь кафе. Ольга Евгеньевна поправила волосы – ей показалось, что затянутый узел растрепался, потом одернула платье, разгладила манжеты и, достав помаду, старательно накрасила губы. Сложив губы, словно собиралась произнести звук «о», она промокнула их салфеткой и только тут заметила, что ее передразнивают. От волнения перед предстоящей встречей Ольга Евгеньевна не заметила, что прямо за стеклом расположен столик, за которым что-то едят двое мужчин.