– Нет, оно мне не нравится. Оно слишком розовое, слишком пышное, и вообще это все слишком! – воскликнула я.

Швея посмотрела на меня так, словно собиралась вытащить несколько булавок из подушечки, прикрепленной к ее запястью, и проткнуть меня несколько сотен раз.

Я немного понизила голос:

– Вы что, оба сошли с ума? Серьезно, что, черт возьми, происходит?

Аннабель ошарашенно остановилась. От резкого поворота ее голова закружилась, и она слегка качнулась на ходу, больше похожая на пьяную принцессу, чем на сказочную.

– Как ты можешь этому радоваться? – рявкнула я на нее, указав на платье. – Ты знаешь меня двадцать семь лет! Как ты могла подумать, что мне такое понравится?

Аннабель схватилась за спинку стула, чтобы не упасть:

– Под словом «такое» ты имеешь в виду платье или свадебную церемонию в целом?

– Конечно же я имею в виду всю эту историю со свадьбой, – проворчала я. – У папы явно кризис среднего возраста, а ты просто идешь у него на поводу. Честное слово, Аннабель, неужели ты не понимаешь, что все это чрезвычайная ситуация?

Аннабель недоумевающе моргнула:

– В чем чрезвычайность ситуации? Папа женится. Это потрясающе. Кроме того, я чувствую свою личную заинтересованность, учитывая, что именно мой аукцион свел папу и Шери вместе.

– Потому что ты, как и папа, совсем спятила! – за- явила я. – Двух недель недостаточно, чтобы решить, выходить тебе за кого-то замуж или нет. Боже мой, да даже на получение паспорта уходит больше времени. О чем ты только думаешь, поддерживая эту безумную идею?

– Челс, это несправедливо, и ты это знаешь, – сказал папа.

Должно быть, в глазах у меня был гнев, потому что, посмотрев на меня, отец немедленно сменил тактику, и выражение его лица тотчас смягчилось.

– Когда ты перестала впускать любовь в свое сердце? – спросил отец. Его голос стал мягче и наполнился родительским беспокойством, оно давило, будто туфли, которые были слишком малы, но я игнорировала эту боль. Он не имел права судить меня, в то время как сам собирался жениться на женщине, которую едва знал. – Челс, ты и в самом деле хочешь прожить свою жизнь именно так? Не иметь никого, с кем можно ее разделить? Лично я этого не хочу.

Я отвернулась к окну, отказываясь отвечать. Со вздохом разочарования отец вышел за дверь. Я наблюдала, как его отражение в стекле становилось все меньше и меньше, по мере того как он уходил. Я не могла вспомнить, когда мы в последний раз спорили, бросая друг другу резкие слова, гноящиеся, словно язва. С тех пор как умерла мама, осознание того, насколько драгоценна жизнь, присутствовало постоянно, и мы всегда, всегда говорили друг другу «я люблю тебя» на прощание, даже когда не ладили.

Я подумала о том, что надо бы побежать за ним и сказать, что мне жаль, что я счастлива за него и Шери, но это было бы ложью, к тому же я знала, что я недостаточно хорошая актриса, чтобы притвориться как следует. Я просто не могла заставить себя это сделать. Вместо этого я опрокинула второй бокал коктейля, потому что от коктейлей, в отличие от семьи, всегда знаешь, чего ожидать.

Глава вторая

Подожди меня здесь, – сказала Аннабель, – я переоденусь, и мы поговорим, ладно?

Я промолчала. Не обращая на сестру совершенно никакого внимания, я поставила пустой бокал на ближайший столик, вышла из свадебного салона и тоже двинулась прочь, но в противоположном направлении. Это было ужасно грубо, и я прекрасно это понимала, но я была совершенно раздавлена и не могла ни с кем сейчас говорить.

Вскоре после этого стали поступать телефонные звонки. Дважды звонила Аннабель. Трубку я не брала. Трижды она писала мне сообщения. Я их не читала. Аннабель даже пыталась связаться со мной по видеочату. Нет, просто нет. Я была слишком разгневана – хотя, может, это не совсем точное слово. Растеряна? Близко, но тоже не совсем точно.

Нет, чувства, которые я испытывала, были чем-то средним между этими двумя эмоциями. Я никак не могла поймать это чувство. Похоже было, будто я пытаюсь через соломинку вытянуть шарик тапиоки[4] из молочного коктейля: я боялась, что, как только вытяну его, он застрянет у меня в горле.

Я остановилась на перекрестке, чувствуя, как март холодными пальцами щиплет меня за щеки, будто навязчивая тетушка. Я застегнула куртку, укутала шею теплым шарфом и натянула шапку.

Коварный холодный ветер все еще находил способы проскользнуть мне за шиворот и добраться до кожи. Но мои ощущения так притупились, что я его почти не замечала.

Меня предали. Вот что я ощущала. И это глубоко ранило. Я прошла пешком три километра, включая самую холодную часть пути, пролегавшую через мост Лонгфелло, к своей квартире, с каждым шагом все больше закипая от злости. Можно было подумать, что ярость согреет меня изнутри. Увы, нет. В основном потому, что меня отвлекала Аннабель. Она продолжала писать и звонить, писать и звонить без остановки. Я любила свою сестру, как никто другой. На самом деле она мой самый близкий и надежный друг, но иногда ее упорство просто изматывает меня.

Я открыла дверь и шагнула в вестибюль, спасаясь от пронизывающего ветра. Дверь автоматически закрылась за мной, пока я поднималась по лестнице в свою квартиру. Телефон снова зазвонил, и теперь, зная, что именно я чувствую, я с готовностью ответила на звонок Аннабель.

– Когда папа рассказал тебе? – спросила я.

– И тебе привет, сестренка, – голос Аннабель источал сарказм, что было неудивительно. – Я уж подумала, что ты никогда мне не ответишь.

Я понимала, что моя младшая сестра избегает этого вопроса, и это только подливало масла в огонь моего негодования. Мало того что наш отец планировал жениться во второй раз, так я еще готова была поспорить на крупную сумму, что он сказал об этом Аннабель намного раньше, чем мне. Разве он не должен был рассказать нам об этом вместе? Это был достаточный повод, чтобы испытывать гнев.

– Когда?

Я сняла зимнюю одежду и повесила ее на вешалку у входной двери. Я мерила шагами свою квартиру, избегая наступать на скрипучую доску посередине. Жила я на втором этаже прекрасно обставленного трехэтажного особняка на Вустер-стрит в Кембридже. Окна были большие, полы – деревянные, а внутри – жуткий сквозняк, как на железнодорожной платформе. Зато вид из одинокой спальни на мусорный бак в переулке был абсолютно сказочный.

Раздался звонок в дверь.