Я повернулся к Банерджи:

— Сержант, как вы поняли, что в доме бордель?

Тот смущенно улыбнулся.

— Я поспрашивал местных жителей из толпы, что за дома расположены вокруг. Одна женщина с большой охотой рассказала мне обо всем, что творится в доме номер сорок семь.

— А наша миссис Бозе? Как она вам?

— Необычная женщина, сэр. И явно не поклонница британцев.

Тут он был прав. Но это не означает, что она причастна к преступлению. В конце концов, она деловая женщина, а подобным людям, насколько мне известно, нет дела до политики. Конечно, если от политики не зависит прибыль.

— А что за женщину вы видели в окне?

— Ту, которую она назвала Дэви, сэр.

— Вы считаете, это не настоящее имя?

— Может, и настоящее, сэр, но «Дэви» значит «богиня», а у трех других девушек имена индийских богинь. Мне кажется, это слишком странное совпадение. По-моему, обычно такие девушки работают под псевдонимами.

— Ваша правда, сержант, — сказал я и заметил как бы между прочим: — А вы, оказывается, отлично разбираетесь в проститутках.

Уши у юноши покраснели.

— Значит, — продолжал я, — вы считаете, она что-нибудь видела?

— Она сказала, что нет, сэр.

— Да, но что вы сами думаете?

— Я думаю, что она лукавит, и если мне позволено высказать мнение, сэр, я думаю, что вы тоже лукавите. Я только не понимаю, почему вы не стали ее допрашивать дальше.

— Терпение, сержант, — ответил я. — Всему свое время.

Мы уже добрались до окраин Белого города и ехали по Читпур-роуд. Вдоль широких улиц высились внушительные особняки — дома преуспевающих торговцев, сколотивших состояние на продаже всего на свете, от хлопка до опиума.

— Какое необычное имя — Несокрушим, — заметил я.

— На самом деле меня зовут не так, сэр, — ответил Банерджи. — Мое настоящее имя Сурендранатх. Это одно из имен Индры, царя богов. К сожалению, младший инспектор Дигби счел, что произносить его слишком сложно, и переименовал меня в Несокрушима[12].

— И как вам такой вариант, сержант?

Он беспокойно поерзал на сиденье.

— Меня и похуже называли, сэр. Учитывая, что большинство ваших соотечественников от природы не способны произнести иностранное имя, если в нем более одного слога, Несокрушим — не самый плохой вариант.

Некоторое время мы ехали в тишине, но скоро молчание стало меня тяготить. Кроме того, мне хотелось поближе узнать этого юношу, ведь помимо слуг и мелких чиновников он был, можно сказать, первым настоящим индийцем, с кем мне довелось познакомиться с момента приезда. Я попросил его рассказать о себе.

— Мое детство прошло в Шьямбазаре[13], — начал он. — Потом я учился в Англии, в пансионе, а затем в университете.

Отец Банерджи, калькуттский барристер[14], всех своих трех сыновей отправил учиться в Англию — сперва в Хэрроу, затем в Оксбридж. Банерджи был самым младшим. Один из его братьев пошел по стопам отца, стал юристом и вступил в адвокатуру в Линкольнс-Инн[15]. Другой стал довольно известным врачом. Что касается Банерджи, отец настаивал, чтобы тот делал карьеру в Индийской гражданской службе, легендарной ICS, но, несмотря на престижность такого пути, юноша не хотел провести свою жизнь за маранием бумаг. Вместо этого он решил поступить на службу в полицию.

— И что на это сказал ваш отец? — поинтересовался я.

— Он недоволен, — ответил сержант. — Отец поддерживает борьбу за автономию. Он говорит, что, служа в Имперской полиции, я помогаю британцам угнетать наших соотечественников.

— А сами вы того же мнения?

Перед тем как дать ответ, Банерджи немного подумал.

— Я полагаю, сэр, что когда-нибудь, возможно, у нас действительно будет автономия. Или может случиться так, что британцы совсем уедут. И если так выйдет, я очень сомневаюсь, что в моей стране мигом воцарится мир и согласие, что бы ни думал на эту тему Ганди. Убийства в Индии никуда не денутся. Если вы уедете, сэр, нам, индийцам, понадобятся знания и опыт, чтобы занять должности, которые вы освободите. И это касается, в частности, правоохранительных органов.

Все это не было похоже на горячие речи в поддержку империи, которые я ожидал бы услышать от полицейского. Как англичанин, я привык считать, что местные всегда или за нас, или против, а те, кто служит в Имперской полиции, наверняка из числа самых преданных. В конце концов, на них и держится система. И то, что по крайней мере один из них придерживается таких неоднозначных взглядов, меня поразило.

Должен признаться, моя первая неделя в Калькутте поселила во мне заметное чувство неловкости. Мне доводилось и раньше встречаться с индийцами. Я даже воевал бок о бок с некоторыми из них. Помню Ипр в 1915 году, самоубийственную контратаку, организованную нашими генералами в жалкой деревушке под названием Лангемарк. Сипаи из Третьего Лахорского подразделения, в основном сикхи и пуштуны, шли в атаку без всякой надежды на успех и полегли там, так и не увидев немецких позиций. Они погибли как герои. И теперь здесь, в Калькутте, мне было неприятно видеть, как мы обходимся с их соотечественниками в их же собственной стране.

— А вас, сэр, что привело в Калькутту? — спросил Банерджи.

Я молчал.

Что я мог ему сказать?

Что я пережил войну, на которой погибли мои друзья и брат? Что я был ранен и отправлен домой, где узнал, что, пока я восстанавливал силы в госпитале, моя жена умерла от гриппа? Что я устал от Англии, в которую больше не верил? Рассказывать все это местному было бы дурным тоном. Поэтому я ответил ему так же, как отвечал всем прочим:

— Мне до смерти надоел дождь, сержант.

Моя мать умерла, когда мне было шесть. Отец служил директором местной школы. В приходе он пользовался некоторым авторитетом, но за его пределами никакого влияния не имел. Вскоре он женился снова, меня же сочли лишним и отослали в Хедерли, ничем не примечательную школу-пансион в богом забытом уголке на юго-западе, настолько удаленном от сколь-нибудь значимых населенных пунктов, насколько это только возможно в Англии.

Хедерли ничем не отличалась от множества других второстепенных частных школ, которыми усеяны графства. Провинциальная как по расположению, так и по подходу, она давала сносное образование, поддерживала некоторую иллюзию респектабельности, и, что самое важное, семьям среднего класса было очень удобно отправлять туда детей, которых по той или иной причине требовалось сбыть с рук без лишних хлопот. Я не возражал. Мне было хорошо в Хедерли — по крайней мере, лучше, чем дома. Во всяком случае, будь у меня возможность, я бы с удовольствием пробыл там подольше. Я завидовал ребятам, которым приходилось проводить каникулы в школе, потому что их родители служили в какой-нибудь далекой точке планеты, несли там бремя белого человека и поддерживали дело империи.