Ему было обещано и то и другое, и ведь он вылечил Бет! Частично – благодаря каким-то общепринятым методам лечения, частично – благодаря прописанным им ежедневным прогреваниям в ваннах, где Бет засыпали горячим песком! К тому времени, когда я прибыл сюда, девочка уже стала такой же здоровой, как и ты, Лиз. Можешь себе представить степень благодарности, которую они, и Бет, и Дженайна, испытывают по отношению к Роджеру Йейту. Дженайна возносит его до небес, для Бет он стал рыцарем без страха и упрека, а сама она является для Йейта объектом пристальной заботы и внимания. А поскольку их очень часто видят вместе, трудно ли тебе будет представить, что наши местные кумушки уже давно решили, что из всего этого что-нибудь да получится?

– Да, я думаю, что не трудно, – кивнула Лиз. Это короткое повествование заставило ее почувствовать себя так, как если бы она стояла перед освещенным окном и смотрела из темноты на уют и благополучие, делиться которыми с ней никто не собирался. Внезапно девушка испытала приступ сильного раздражения. Да что же с ней случилось? У нее ведь достаточно и воображения, и чувства сострадания, чтобы отдать должное успешному исцелению Бет Карлайен, так почему же она и всему остальному не может радоваться столь же искренне, как это делает папа?

– Бет чем-нибудь занята сейчас? – спросила она. – У нее есть какая-нибудь работа?

Эндрю покачал головой:

– Нет. Во всяком случае, сомневаюсь, что Йейт позволит ей сейчас приниматься за какую-либо работу.

«Стало быть, – подумала Лиз, – Бет не более «функционально полезна», чем я сама. Значит, мы стоим друг друга… Стоим ли? В глазах Роджера Йейта Лиз Шепард выглядит капризной, но здоровой девицей, тогда как Бет Карлайен нуждается в опеке…»

Вдруг Лиз резко оборвала ход своих рассуждений. Что же вынудило ее столь враждебно настроиться по отношению к девушке, с которой она даже не знакома? А что касается Роберта Йейта, разве гордость Лиз не требует от нее стать выше рассуждений о том, одобряет он ее поведение или нет?

Эндрю тем временем свернул в каменные ворота, скрытые пыльной листвой каких-то деревьев, и подъехал к расположенному на территории гостиницы небольшому дому, сложенному из песчаника.

Пока отец доставал из машины багаж, Лиз с некоторым ужасом оглядела выросшее перед ней строение. Оно напоминало стоящие в пустыне форты, которые она видела в кино, – прочные стены с зубцами наверху, с узкими дверными проемами и окнами, утопающими в глубине стен. Теперь это ее дом.

Они вошли внутрь. Когда Эндрю открыл дверь гостиной с окнами, плотно закрытыми ставнями, с каменным полом и, в представлении Лиз, очень плохо меблированную, она окончательно упала духом.

– Ну, как это выглядит по меркам Кенсингтона?

Лиз старалась не глядеть отцу в глаза.

– Все… все в порядке. – Она запиналась, стараясь изо всех сил говорить как можно бодрее. – Немного темновато… И здесь – как бы это сказать? – как будто чего-то не хватает.

– Темновато? Что же, это может быть быстро исправлено, хотя я боюсь, что в середине дня мы здесь готовы поступиться освещенностью ради сохранения прохлады в доме.

Ее второе критические замечание было оставлено без внимания.

– Ну, я не вижу, что здесь чего-либо не хватает, во всяком случае из того, что необходимо, – сказал Эндрю и огляделся, нахмурившись, – стол, стулья, приличные буфеты и мой письменный стол, чего еще тебе можно желать?

В отчаянии Лиз коротко всплеснула руками. Неужели он не понимает, что она имеет в виду книги, цветы, дорогие сердцу вещицы, теплую домашнюю атмосферу?

– Да ничего, за исключением уюта. Например, папа, разве тебе не хочется иметь немного больше комфорта всякий раз, когда ты сидишь у себя дома, допустим по вечерам?

Но отец не захотел прийти ей на помощь. Он коротко сказал:

– По вечерам я здесь не «сижу» – так, как это принято в Англии, – в домашних шлепанцах и с чашкой чая. Когда мужчина живет один, он так не поступает. В те часы, когда я бываю предоставлен сам себе, я обычно работаю за своим письменным столом. Или же, если ко мне кто-нибудь заглянет, мы идем в ресторан гостиницы напротив.

– А кто-нибудь заглядывает к тебе?

– Только те, кто принимает меня таким, какой я есть. Но не беспокойся – пока ты здесь, я постараюсь продемонстрировать все добродетели воспитанного человека. А пока, осмелюсь спросить, ты не хотела бы познакомиться со своей комнатой и с остальными помещениями?

В доме была кухня, чистая, но редко посещаемая, поскольку еда доставлялась из гостиницы, а также две спальни, обставленные почти столь же по-монашески скудно, как и гостиная. Лиз отметила, что ни на одном окне нет ни штор, ни гардин. Единственным приятным открытием стало то, что в ее спальне была ванная комната с душем, пусть по размерам последняя больше походила на стенной шкаф, а кроме того, в силу своей новизны, очень привлекательной выглядела перспектива спать в кровати с противомоскитным пологом.

Отец оставил Лиз в ее комнате, пообещав, что к тому времени, когда она примет ванну и переоденется, он приготовит прохладительные напитки и будет ждать ее на веранде.

– Возьми с собой документы – паспорт, справки о прививках и тому подобное, – сказал Эндрю. – Поскольку ты являешься подданной другой державы, прибывшей в колониальные владения Франции, ты сразу же должна отметиться во французской военной комендатуре. И я хочу просмотреть твои бумаги.

В этих словах Лиз увидела предлог, чтобы начать нужный ей разговор. Часом позже, передавая отцу документы, она спросила:

– А на тех, кто остается здесь на длительный срок, распространяются те же правила?

– Нет, к ним предъявляются несколько более жесткие требования. Но ты получишь гостевой пропуск, просто заявив о периоде своего пребывания в этих местах. Мы должны будем подумать об этом периоде.

– Хорошо. – Лиз облизнула пересохшие губы. – Но представь себе, папа, а что, если бы я захотела остаться здесь вместе с тобой?

Чтобы лучше разглядеть ее, отец даже сдвинул на кончик носа свои очки.

– Даже если бы я верил в чудеса, – наконец заговорил он, – мне все равно следовало бы сказать, что об этом не может быть и речи.

– Папа, но это несправедливо!

– Разве? Ну что же, хотел бы я знать, сохранилась ли в твоей памяти некая бурная сцена, во время которой ты решила представить дело так, будто бы тебя изгоняют, наказывают и судят жестоко и несправедливо? Я знаю, что, прежде чем мне пришлось покинуть Лондон, нам удалось заключить перемирие. Но боюсь, что мне не избавиться от ощущения, что я вытащил тебя оттуда пусть временно, но против твоей воли. В смущении Лиз пробормотала:

– Там, в Лондоне, я действительно думала, что ты наказываешь меня.

– Дорогая моя, за что? За то, что ты еще слишком молода, за то, что не научилась распоряжаться деньгами, за то, что ты тратишь деньги на своих друзей и на свои увлечения?