«Перед нами искусство совершенно новое; если мы и угадываем, что это тот же художник, то нельзя не удивляться подобному изменению его личности. Светлые мазки, которые в «Продавце посуды» передают доверчивую улыбку радости, выражают в «Суде инквизиции» издевку, за которой скрывается отчаяние. Обширные темные места картины кажутся полными устрашающих видений. Полутень в глубине таинственно неопределенна. Среди этих призрачных форм, уводящих в бесконечность, движется толпа монахов-судей, которых мог выдумать только дьявол; они преисполнены козней и жестокости, лжи и тупости. Среди них мы видим только одно человеческое существо – обвиняемого, склонившегося под унизительным бременем нелепого колпака и смирившегося перед судьбой. Выражая все эти чувства, живопись использует свои средства не только для слияния света и теней, для более быстрого, как молния, появления света в полутьме, но также для полного отрыва зримой формы и формы духовной, человеческой или дьявольской – безразлично, от всякой пластической формы» [2, с. 51, 52].

Что происходит? Ведь в картине нет ничего «красивого» в нашем привычном понимании. Наоборот, перед нами уродливые проявления жизни, еще более ужасные оттого, что перед нами глумление над личностью, дозволенное католической церковью. Однако все же мы видим красоту, и красота эта – живописная: прекрасными мазками написан монах, в злобной улыбке которого есть нечто трагическое, и другой, отдающий гнусный и жестокий приказ; даже отсутствующий взгляд светского наблюдателя (он на стуле в стороне от обвиняемого) тоже становится прекрасен благодаря тому, что он так написан. Живопись торжествует, ибо нам без всякого литературного сюжета понятно то, что происходит на полотне. «Гойя отказался от каких бы то ни было различий между прекрасным и безобразным» [2, с. 40]. «…В течение веков красота всегда определялась выбором (здесь и далее выделено автором. – В. К.). Но если выбор не касался изображаемого объекта, то всегда осуществлялся в отношении способа его изображения. Это значит, что если объект сам по себе не считался красивым, то задачей художника было найти художественно прекрасную форму для его изображения. <…> У Гойи этого нет» [2, с. 42].

Разумеется, Гойя не осознавал, что его новые работы, от «Смерти пикадора» до «Суда инквизиции», открывают новую эпоху в европейской живописи и что в искусстве он, деревенский сорванец, сарагосский махо, сыграет такую же роль, как Наполеон в политике и Байрон в литературе: Наполеон показал, как много может сделать свободная личность, а Байрон в своих поэмах воплотил идеал такой личности. С этого и начался романтизм – новый художественный стиль. Нет, Гойя не мог и подумать что-нибудь в этом роде. Но в 1794 г. он точно знал и писал близким, что не пытается «подражать творчеству какого бы то ни было мастера или копировать природу» [2, с. 53]. Независимость – стиль, созданный им самим – и им одним.

Оправившись от болезни, художник вернулся в Мадрид, где его ждала все та же бурная светская жизнь, перемежающаяся неустанными трудами. В 1795 г. скончался Франсиско Байеу. Гойя стал директором живописного отделения Королевской академии Сан-Фернандо.

Мария дель Пилар Тереса Каэтана де Сильва и Альварес де Толедо (1762–1802) осталась в веках как покровительница, вдохновительница и натурщица Франсиско Гойи. Ученые предполагают, правда достаточно безосновательно, что именно с нее Гойя написал свою легендарную картину «Маха обнаженная», хотя это было бы странно, ведь картина датируется 1802 г. – годом смерти герцогини. Но миф сильнее и живее жизненных реалий.

Единственная дочь Франсиско де Паула де Сильва и Альварес де Толедо, 10-го герцога де Уэскара (1755–1770), и Марианы дел Пилар де Сильва-Базан и Сармьенто, она в 1776 г. вышла замуж за Хосе Мария Альвареса де Толедо и Гонзага, 15-го герцога Медины-Сидонии, наследника славного испанского рода и зловещего имени герцога Альба, доставшегося ему в качестве приданого жены (в XV–XVI вв. жестокость герцогов Альба вошла у испанцев в поговорку). Юная красавица герцогиня стала одной из богатейших женщин Испании. Титул герцогов Альба перешел к ней по наследству после смерти деда в том же 1776 г. По испанским обычаям ее супруг принял этот титул. Конкурировать с ними по богатству и знатности могли лишь представители дома Осуна. Современники описывали Марию Тересу Каэтану как женщину прекрасную и очаровательную, остроумную и образованную, утонченную и эксцентричную. Ее замки отличались роскошью, приемы – изысканностью. Безусловно, по части привлекательности она затмевала всех знатных женщин Испании. И немудрено, что первая красавица страны встретила и, может быть, полюбила королевского живописца, первого художника Испании Франсиско Гойю.

В романе немецкого писателя XX в. Лиона Фейхтвангера «Гойя, или Тяжкий путь познания» их отношения воссозданы от самого первого дня. С удивительной достоверностью Фейхтвангер рассказывает, как зарождались взаимные чувства этих выдающихся людей, как непросто выстраивалась линия их связи. Кисти Гойи принадлежит целый ряд хорошо известных портретов герцогини; некоторые из них были созданы в Санлукар-де-Баррамеда, одном из андалузских поместий Медины-Сидонии, до и после смерти герцога Альба, скончавшегося внезапно в 40-летнем возрасте. Брак герцога и герцогини был бездетным.

Несмотря на вольность испанских нравов, Гойя и герцогиня Альба, вероятно, тщательно скрывали свою связь, хотя на фоне всеобщей распущенности это выглядит довольно странно. Уже современники были уверены, что между этими привлекавшими всеобщее внимание людьми – не только обычная дружба, которая, конечно, возможна между мужчиной и женщиной во все времена.

Первый портрет кисти Гойи, где Мария Тереса Каэтана изображена в белом, создан в 1795 г. Она подпоясана красным кушаком, подчеркивающим прекрасную грудь и осиную талию. С гривой черных волос, с красным цветком в волосах, она кажется воплощением изящества. Однако вглядимся в ее позу. Разве перед нами живая женщина? Нет, это кукла, марионетка, прекрасная, но неживая. Обратим внимание на собачку у ног женщины: это традиционный символ верности, но кому? Супругу-герцогу? Или… художнику Гойе? Скорее первое, так как отношения между Марией Тересой Каэтаной и Франсиско, если действительно имели место, начались после 1795 г.

На следующем портрете, написанном в 1797 г., после смерти герцога, герцогиня Альба изображена в трауре. Однако черный наряд выглядит скорее как романтический, да и красный кушак здесь кажется эффектной деталью, подчеркивающей красоту модели. Обилие кружев, покрой платья очень характерны не столько для аристократки, сколько для махи, свободолюбивой и притягательной женщины из народа. Вероятно, надписи на портрете лучше всех документов свидетельствуют о близких отношениях герцогини и художника. Во-первых, на ее перстнях читаются надписи «Альба» и «Гойя». Во вторых, указательным пальцем опущенной вниз правой руки Каэтана указывает на надпись на земле: «Только Гойя». Правда, может быть, это своего рода декларация первенства Гойи среди всех живописцев Испании: «Только Гойя будет писать мой портрет». В любом случае, тонкое изящное лицо женщины на обоих портретах закрыто, никаких эмоций, кроме легкого изумления и, быть может, иронии, оно зрителю не открывает. Мария Тереса Каэтана ревниво хранит свои тайны.