Случилось это через несколько дней после Песаха; многие семьи Назарета в тот год не ходили в Иерусалим.

Всю зиму дождей лилось мало, поэтому год обещал быть трудным. Крестьяне просто не могли себе позволить оставить поля и таскаться в Святой город и назад. Отцы наши работали в Сефорисе, и римляне выходных им не давали, за исключением недели праздника. Когда я вернулся с площади, где мы играли, мама готовила мацу. Перед ней лежала дюжина опресноков, а она смотрела на них так, будто собиралась сей же момент шваркнуть их на пол.

— Шмяк, где твой друг Джошуа? Брательники мои скалились, цепляясь за материны юбки.

— Дома, наверное. Только что его видел.

— А чем вы занимались?

— Ничем. — Я попытался вспомнить, что мы делали такого, от чего она могла бы так разозлиться, но на ум ничего не приходило. Редкий день выпал — я не учинял никаких проказ. Братцы, насколько я видел, тоже не пострадали.

— Чем вы занимались, что вышло вот это? — Мама протянула мне лепешку: на золотистой корочке явно отчеканилось темное лицо моего друга Джошуа. Мама схватила со стола другую лепешку — и с нее тоже глянул Джош. Изображение, кумир — очень большой грех. Джош улыбался. А улыбок мама не одобряла. — Ну? Мне что — идти к ним домой и спрашивать его несчастную сумасшедшую мать?

— Это я сделал. Я посадил лицо Джошуа на хлеб. — Я только и понадеялся, что она не станет интересоваться, как мне это удалось.

— Отец вечером придет и тебе всыплет по первое число. А теперь иди — убирайся отсюда.

Тихонько отползая к двери, я слышал хиханьки братцев. Но на улице все оказалось еще суровее. Женщины шарахались от хлебопекарных камней — у каждой в руках была маца, и каждая бормотала что-нибудь вроде:

— Эй, а у меня на опресноке малец какой-то…

Я добежал до Джошуа и ворвался к ним в дом, даже не постучав. Джошуа с братьями сидели за столом. Мария кормила грудью самую маленькую сестренку, Мириам.

— У тебя крупные неприятности, — прошептал я Джошу на ухо с такой силой, что у него наверняка сдуло барабанную перепонку.

Джошуа протянул недоеденную мацу мне и ухмыльнулся — точно так же, как на лепешке.

— Это чудо.

— К тому же вкусное, — сказал Иаков, отгрызая у брата часть головы.

— Уже весь город знает, Джош. Это ведь не только у вас дома. У всех на хлебе твоя морда.

— Он поистине Сын Божий, — кротко улыбнулась Мария.

— Ой господи, мама, — сказал Иаков.

— Ага, господи, мама, — встрял Иуда.

— Его ряшка на всех хлебах. С этим надо что-то делать. — Похоже, они не сознавали всю серьезность ситуации. А я уже нахлебался с головой — при том, что моя мама даже не заподозрила в этом происшествии ничего сверхъестественного. — Надо тебя подстричь — вот что.

— Еще чего?

— Мы не можем резать ему волосы, — сказала Мария. Она всегда разрешала Джошуа носить длинные волосы, по-ессейски, и говорила, что он — назорей, каким был Самсон. Еще и поэтому многие селяне считали ее чокнутой. Мы-то все стриглись коротко, как тогдашние римляне и греки, которые правили страной еще со времен Александра.

— Если мы его подстрижем, он станет похож на прочих. А мы тогда скажем, что на маце — кто-нибудь другой.

— Моисей, — сообразила Мария. — Юный Моисей.

— Точно!

— Я нож принесу.

— Иаков, Иуда, за мной, — сказал я. — Надо растрезвонить по городу, что на Песах нам явился лик Моисея.

Мария оторвала Мириам от груди, нагнулась и поцеловала меня в лоб.

— Ты настоящий друг, Шмяк.

Я чуть не растаял и не стек в сандалии — но тут перехватил хмурый взгляд Джошуа.

— Это же неправда, — сказал он.

— Зато фарисеи не станут тебя судить.

— Я их не боюсь, — ответил этот девятилетний шкет. — Не я же это с лепешками сделал.

— Тем паче зачем тогда подставляться?

— Не знаю, но, похоже, так будет правильно. Разве нет?

— В общем, не рыпайся, пока мама будет тебя стричь. — И я выскочил за дверь, Иуда с Иаковом — следом.

Мы блеяли, как бараны по весне:

— Узрите! Моисей явился на хлебах нам к Песаху! Узрите все!

Чудеса. Она меня поцеловала. Святый Моисеюшко на маце! Она меня поцеловала.

А чудо со змеем? В каком-то смысле то было предзнаменование, хотя я могу это утверждать только после того, что потом случилось между Джошуа и фарисеями. А тогда Джош считал, что сбылось пророчество, — по крайней мере, так мы пытались представить это дело его отцу и матери.

Как-то раз в конце лета мы играли в пшеничном поле за городом, и Джошуа нашел гнездо гадюк.

— Гадина! — завопил он.

Пшеница стояла такая высокая, что я даже не видел, откуда он орет.

— И на твой дом чуму, — ответил я.

— Да я не о том. Тут гадючье гнездо. Честное слово.

— Ой, я думал, ты обзываешься. Извини, на твой дом не-чуму.

— Иди глянь.

Я продрался сквозь посевы и увидел, что Джошуа стоит возле груды камней — ею какой-то крестьянин отметил границу своего поля. Я заорал и пошел на попятную с такой скоростью, что не удержался и брякнулся наземь. У ног Джошуа извивался клубок змей, они скользили по его сандалиям и обвивали лодыжки.

— Джошуа, вали оттуда!

— Они меня не укусят. Так у Исайи говорится.

— А если они не читали Пророков?

Джошуа шагнул в сторону, змеи расползлись, и я увидел невероятно здоровущую кобру. Она вздымалась так, что ростом была уже выше моего друга, и капюшон ее раздувался целым плащом.

— Беги, Джош! Он улыбнулся.

— Я назову ее Сарой — в честь жены Авраама. А это все ее детки.

— Серьезно? Ну, тогда прощай, Джош.

— Я хочу маме показать. Она любит пророчества. — С этими словами он зашагал к деревне, и гигантская змеюка тенью потащилась за ним. Малютки-змееныши остались в гнезде, и я медленно и аккуратно от него отступил, а потом припустил за Джошем.

Однажды я принес домой лягушку — хотел приручить. Не очень крупную, однорукую, спокойную и хорошо воспитанную. Мама же заставила меня выпустить ее на волю, а самому очиститься в микве — ритуальной ванне в синагоге. Но и после этого не хотела пускать меня в дом до самого заката — говорила, что я по-прежнему нечист. А Джошуа привел домой четырнадцатифутовую кобру, и его мама аж взвизгнула от радости. Моя не визжала никогда.

Мария перебросила младенца на бедро, опустилась пред сыном на колени и процитировала Исайю:

— Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею и детеныши их будут лежать вместе: и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо василиска.