нашел хозяина и выкупил человечка из цирка, не совсем понимая, чем вызван его благородный порыв. Он всегда так набирал приспешников, колесил по свету и спасал тех, чей внешний вид отличался от привычного людям и дарил им жизнь и работу, но в тот раз ему отчего-то очень хотелось заполучить Нуда, а не кого бы то ни было из разношерстной труппы артистов, и без него Вильгельм уезжать не собирался. Карлик сначала возмущался, а потом, представив, как заживет с таким богатым Господином, быстренько попрощался с остальными и с радостью убежал за своим новым хозяином.

Так Нуд стал одним из работников, начала рядовым, а потом и главным секретарем, который носился за ним везде, куда только Вильгельм позовет. На расстоянии, конечно, и стараясь не мозолить глаз Господину. И было в этом стремлении угодить что-то, что так нравилось Вильгельму. За годы он, так и не поняв, чем же был вызвано его решение, ни разу о нем не пожалел.

Люди тоже часто не понимают, что творят. Вот только Вильгельм человеком не был.

Луна желтела, разливалась по фиолетовому небу масляными пятнами. Вильгельм уже и не думал ни о каких новостях, а только сидел и вспоминал счастливые годы, и одинокая слеза скатилась по его впалой щеке. Когда-то ему было весело и хорошо, и даже такой одинокий вечер, один из тысяч, казался намного приятнее. Вильгельм сделал еще один глоток огненной жидкости, тепло разлилось по телу, а в голове стройными рядами начали собираться уж очень странные мысли.

Чтобы не ошибиться, Вильгельм отпил еще немного и, убедившись, что ничего в его голове не поменялось, запихнул флягу за пазуху, с трудом поднялся со скамейки и поправил пальто.

– А пойдем, пройдемся. У тебя дел все равно никаких, – сказал он.

Нуд ободряюще улыбнулся, но в глазах его промелькнул огонек страха.

– Ночь теплая, почти летняя, да и до дома рукой подать. У тебя цвет лица какой-то нездоровый, работы полно. Надо бы тебя пристроить поближе, а то так и будешь мне письма о чуме и открытиях доносить с жуткими опозданиями… Знаешь что, а давай ко мне! Всегда будешь рядом, со свежими новостями.

Карлик дрогнул, чуть не выронил из рук, больше похожих на лапы, какой-то занимательный камешек. Глазки его округлились, а рот, словно вырезанный слепым мастером на шлепке глины, криво открылся.

– Господин, я не хочу Вас стеснять! Я могу не идти с письмами, а бежать, если надо быстрее! Да хоть полечу! Научусь только и сразу! – Нуд поднял лапки и попятился назад, но мужчина схватил его за капюшон одной из курток и потащил за собой.

– Ты мне не возникай, Нуд. Тебе нужно бумажки заполнять, отчеты, писать документы под диктовку, когда мои руки не захотят этим заниматься. Не будешь же ты ко мне то и дело бегать! Да и вообще – мне веселей, все равно дома никого нет, кроме моей живности. Будешь ее развлекать своими глупостями.

И только последняя причина была истинной.

Нуд, кажется, немного успокоился, и засеменил ножками у Господина под ногами, почти кутаясь в его пальто и цепляясь за карман брюк, чтоб хоть как-то поспеть за его шагами. Нуд что-то бурчал себе под нос, тихо ругался, когда башмак попадал в яму, и постоянно приговаривал, что уж больно не хочет стеснять Господина. Когда болтовня слуги Вильгельму надоела, а случилось это достаточно быстро, он шикнул на карлика и пригрозил длинным пальцем. И этого жеста было вполне достаточно, чтобы Нуд замолчал и смиренно поплелся рядом, стараясь не смотреть на ободранные носы своих ботинок.

Ночь верещала от холода. Вековые деревья размахивали зелеными помпонами, задевая друг друга, словно соревнуясь в том, чьи движения более резкие. Небо закрыли тучи, потянуло сырость. Ветер выл. Через пару минут и отдаленного громыхания полил дождь, и Нуд протяжно завизжал – он боялся воды. Вильгельм вздохнул, достал из кармана зонт, взял помощника на руки и накрыл их черным облаком.

– Только не удуши. Я хоть и не умру, но очень разозлюсь, – прохрипел Почитатель, а карлик лишь испуганно закивал и решил держаться за кашемировый свитер, а не за шею.

Они шли по черной улице мимо крепости, назначения которой в городе уже почти никто из горожан, не любивших историю родного города, не помнил, мимо огромного и отвратительного результата кошмара архитектурного буйства, которое нагрянуло на город и всю страну в прошлом столетии. Серое здание с кусками бетона вместо колонн всегда нагоняло на мужчину тоску, но сейчас – лишь злость и отвращение.

– Вот, Нуд, это называется архитектурной безвкусицей или еще одной причиной существования карательного батальона искусников, – заявил Вильгельм, а Нуд вжался в теплый свитер Хозяина. Он-то, совершенно нелюбознательный, ничего не слышал об этом странном батальоне, но одно лишь название нагоняло страх. А дождь полил сильнее.

Они перешли большую площадь, которую народ приспособил под собрания, празднества и прочую ересь, снеся красивые дома, стоявшие здесь два века тому назад. Когда-то тут жил и Вильгельм, но с того времени много воды утекло.

Почитатель быстро пошел к дороге и, перебежав ее на красный, направился по проспекту вверх, мимо разных магазинов, кофеен, ресторанчиков и сувенирных складов мусора, продававшихся всегда с огромной наценкой. Вполне себе милое местечко, когда серый асфальт не утаптывают десятки человеческих ног. Впрочем, без людей все становится лучше, как думал Вильгельм.

Они миновали дорогу, потом еще одну, прошли мимо театра и оказались в благополучном районе, в котором всегда жили образованные люди, находились все архивы и библиотеки. Под боком, в тени вековых деревьев, не подлежавших вырубке, темнело городское старое кладбище, скрытое за кирпичным забором.

– Нуд, умный человек думает не только о том, чтобы жить было хорошо, но и о том, чтобы его родственникам не пришлось далеко везти гроб, – усмехнулся Вильгельм, открыл дверь в подъезд специальным ключом и начал подниматься к себе, тяжело ступая по недавно покрашенным ступенькам, стараясь не упасть. – А вообще очень даже адекватное решение, закопаться там, откуда можно разглядеть кусочек прежнего дома. Умри я, наверное, тоже бы попросил похоронить вот так.

Жил Вильгельм в доме, на первом этаже которого находился магазин старинного барахла, аптека и винно-водочный, но уже со стороны двора. Дом был оранжевый, с коричневыми окнами и балконами. В подъезде темнела мозаика, оставляя за собой шлейф прежнего и еще не совсем увядшего богатства здешних жителей. Когда-то, к слову, всех жильцов заставили делать все одинаковое, начиная балконами и заканчивая шторами на окнах, и Вильгельм был очень