– Бред слишком структурированный у него, – произнес Коля.

– У Иваныча?

– У Анса! Семеныч, ты давай завязывай, тебя заметят и накатают жалобу.

– А мне плевать, Коленька, я вообще уже на пенсию хочу. Устал я тут, утомился за годы. Уйду на пенсию и поеду путешествовать, искать приключения на свою задницу седую.

Андрей Семенович снова вытащил из ящика бутылку.

– Если бы не признали его невменяемым, то что грозило? – спросил Коля.

– Высшая.

– Высшая? Ого… даже не пожизненно…

– Высшая, высшая, – главврач отпил из горла, – на органы бы пошел. А что, думаешь, обманул он всех?

– Нет, не думаю, – ответил Коля.

В две тысячи тридцатом году все цивилизованные страны вернули смертную казнь для особо опасных преступников. Донорские органы казненных моментально разлетались по миру нуждающимся людям.

– Может, все же выпьешь?

– Нет.

– Знаешь, Коля, я должен признаться тебе кое в чем.

– В чем?

– Я виноват перед тобой.

– Виноват? В чем?

– Я понимаю, что я не самый лучший руководитель и не лучший товарищ. Я понимаю, что, что я…

– Семеныч, давай прямо, что такое?

– Я тебя вызвал на самом деле, чтоб выпить вместе. Прости. Но! Анса показать я тоже хотел! Но выпить все же в первую очередь.

– А я так и знал.

– Ну раз уж ты тут, то на… – Главврач протянул бутылку Николаю.

– Семеныч, я тебе еще нужен сегодня тут? Роль собутыльника не рассматривается, – серьезно сказал Коля.

– Лечение надо назначить, но, наверно, можно и в понедельник… а! И ознакомиться с историей болезни… хотя с чем знакомиться-то, его же не было… он же прилетел, – запинаясь, сказал главврач.

– Я пока не совсем понимаю картину, слишком он адекватно бредит. Список анализов напишу, за выходные сделают все, в понедельник будем разбираться. Мне надо сегодня в автосервис переобуться и к зубному по записи.

– Ну ладно… – Семеныча, похоже, к этому моменту совсем развезло, – давай, дружище, отваливай, отваливай, бросай старика одного в беде…

Николай ничего не сказал. Лишь махнул начальнику, выходя из кабинета.

* * *

Когда Николай переступал порог квартиры после того, как он расстался с Машей, сердце его начинало биться чуть сильнее. Попытки Николая сохранить отношения были вызваны не глубокими чувствами к девушке, а скорее страхом остаться одному. В прямом смысле остаться одному в квартире, особенно когда наступала ночь. Сегодня, двадцатого октября, когда в шесть вечера уже стемнело, Николай осторожно зашел домой, включил свет и вгляделся сначала во мрак кухни, пытаясь увидеть там неизвестно какую хтонь, а потом во тьму гостиной. Убедившись, что на него никто не смотрит в ответ, он повесил куртку на крючок, разулся и замер, снова вглядываясь в сумрак квартиры. Ему показалось, на кухне было какое-то движение. Прикрыв входную дверь (но ни в коем случае не запирая на ключ), он прокрался до настенного выключателя и включил свет на кухне. Никого.

В семь часов вечера после ужина мужчина сел на диван в гостиной и начал смотреть юмористическое шоу, чтоб как-то отвлечься от гнетущих мыслей. Во всей квартире горел свет, даже в туалете с ванной, и Николай, изредка усмехаясь шуткам с телеэкрана, на какое-то время смог расслабиться. Если быть точным, то расслабился он на час двадцать пять, потому что ровно в восемь двадцать пять на кухне скрипнула дверь. Мужчина недавно смазал все двери и окна в доме, чтоб случайный скрип не запустил паническую реакцию в его сознании, но какого-то хрена (а именно так он выразился) с кухни все же раздался этот противный звук. Николай бросил взгляд на окно в надежде, что это сквозняк, но оно было закрыто.

«Может, на кухне не закрыл», – подумал он, пытаясь убедить себя в том, что причина скрипа – это обычное явление, вызванное ветром, но мозг противился признавать рациональное. Сам Николай был убежденным атеистом, вот только сознание атеиста сформировалось в теле, неадекватно реагирующем на скрипы, шорохи и стуки.

«Конечно же, это барабашка! – сигнализировало Николаю тело. – Только барабашка, и ничто больше! Ну или еще какой дух. Или демон. Но только не сквозняк».

И никак не получалось у Николая логикой развеять это мракобесие, таившееся внутри него. Никак он не мог обмануть свой организм и заставить его спокойно реагировать на темноту, на одиночество ночью в помещении, на шорохи и стуки, которые являлись обычным делом в многоквартирном доме.

В детстве эта проблема не казалась ему такой серьезной, ведь всегда с ним был кто-то из родителей. Когда родители погибли, Николай уже жил с Машей и по этой причине опять же не оставался один на ночь. За всю свою сорокалетнюю жизнь он не припомнит дня, когда переночевал бы один в квартире, – всегда кто-то был рядом. Но Маша ушла. Ушла к другому, и самое интересное, что, когда Николай узнал об этом, первая его мысль была такая: а как же я теперь буду один ночевать? За первой мыслью шла вторая: кто этот другой? Маше, конечно же, первую мысль он не озвучил, а начал со второй. Девушка сказала, что не важно, кто он, что она все решила и, в общем, до свидания, Коля. Сейчас Николаю было стыдно за то, что он пытался вернуть ее первое время, несмотря на то что она изменила. Но он понимал, что Маша нужна, чтобы он мог спокойно жить дальше, не ночуя в машине и не пугаясь каждого скрипа по вечерам. Плевать на ее любовника, пусть хоть тысячи заведет, лишь бы кто-то жил с ним и не оставлял в одиночестве. Вернуть Машу не вышло. Поднявшись с дивана, Николай стал красться на кухню, понимая, что никого там не увидит, как это всегда и было, но организм его противился здравому смыслу. Сознание Николая рисовало жуткое лицо, которое выглянет откуда-нибудь с нижней полки кухонного шкафчика, растянет улыбку, оскалит зубы и засмеется или спросит что-нибудь.

Как и следовало ожидать, на кухне никого не было. Никаких домовых или духов, но и окно при этом было закрыто. Николай, скованный страхом, постоянно ощущая кого-то за спиной, куда бы он ни повернулся, стоял в центре кухни и пытался делать дыхательные упражнения, чтобы успокоиться.

«Ничего этого не существует. Я это прекрасно осознаю. Если бы что-то сверхъестественное существовало, это давно бы всплыло, все бы в мире знали, а фонд Джеймса Ренди обеднел бы на один миллион. Так что это просто реакция моей нервной системы».

Когда дрожь в руках утихла, он снова окинул взглядом кухню и вернулся в гостиную.

«Какой же позор. Если кто на работе узнал бы об этом… позорище… Взрослый мужчина…»

Коля сел на диван и снова уставился в телевизор, но никак не мог сосредоточиться на передаче. Слева и справа ему мерещились какие-то движения. То будто мышь по полу пробежит, то что-то пролетит – и все сбоку да сбоку.

Кое-как держа себя в руках, он пробыл в квартире до девяти вечера. Летом, когда на улице в это время еще светло и полно народу, он мог спокойно находиться дома вплоть до одиннадцати, и только потом начинались приступы паники. Но сейчас, в октябре, в их небольшом городе за окном было темно и безлюдно, и страх начинал закрадываться в душу Николая примерно с восьми вечера.