— От миазмов предохранит, — коротко ответил воин.

Подняв полоску к лицу, он завязал концы на затылке и сделался похож на благородного разбойника из галльских сказаний.

Ромка тоже справился с задачей и подставил получившуюся маску под обильную струю из фляжки Мирослава. Повязал на лицо, поправил, чтоб не мяло нос и не шлепало по губам. Воин проверил, плотно ли сидит на Ромке маска, подергал вверх-вниз и остался доволен.

— Теперь пойдем.

Ромка, стараясь лишний раз не вдохнуть отравленного оспой воздуха, кивнул и побрел вслед за Мирославом. Бочком, не отходя от стены, они прошли четверть окружности и свернули на боковую улицу.

Воин остановился, попятился назад, чуть не отдавив молодому человеку ногу. Посередине мостовой лежали несколько раздутых тел. То ли пытались искать защиты в храме и сил не хватило, то ли, наоборот, пытались уползти от смерти и не смогли. Все трупы были обезображены. У кого-то не хватало руки или ноги. Лица некоторых покрывала ужасающая короста из выболевших язв. Только одно лицо не тронули болезнь и собаки — лицо молодой девушки. Развернутое вверх, оно смотрело в прозрачное голубое небо угольными глазами, в которых читалось: «За что?»

Мирослав остановился:

— Дальше ходу нет, давай назад, по другой улице спробуем.

— Откуда ж напасть такая? — не выдержал молодой человек.

— Из земель, что за сарацинскими лежат. Эфиопии и других, — глухо буркнул из-под маски Мирослав.

— Откуда ты знаешь?

— Да все напасти оттуда. Чуму, от которой в Европе две трети людей вымерли, крестоносцы с собой привезли. Наказал их Бог за то, что Символ веры на дурное использовали. Крест опоганили.

— Да как же на дурное? Гроб Господень от неверных спасти хотели, — вскрикнул Ромка.

— Ежели б хотели, так спасли б. А то поехали, пограбили, порезали, пожгли, и все под знамением креста, да обратно, в родные замки. Вот и случилась напасть, от которой меч не помогает. Да еще и проказа и многие хвори в придачу.

— Но как же всеблагость и всемилостивость Божья?

— А тебе было б приятно, если б прикрываясь именем сеньора Рамона Селестино Батисты да Сильва де Вилья кого-то грабили, убивали и насиловали?

— Нет.

— Вот и Богу неприятно.

— Ну а оспа-то откуда здесь взялась? Эфиопия-то за морем. — Ромка поспешил перевести разговор с неприятной темы.

— Оттуда же. От эфиопов. Сейчас у испанцев да португальцев принято рабов себе из эфиопов да нубийцев набирать — ниггеров по-ихнему. Я у людей Нарваэса в прислуге пару видел. Наверное, кто-то из них болен был. Вдохнул-выдохнул пару раз, и началось.

— А у нас на Руси почему таких бед не случается?

— А что в твоих книгах про то сказано? — ехидно спросил воин.

Казалось, он и сам рад поговорить, чтоб отвлечься от груды тел вокруг пирамиды.

— Ничего не говорят. Кто-то упомянул: мол, славяне к зверям ближе, чем романцы, оттого и человеческими болезнями реже болеют, все больше звериными, неведомыми. Я б тому писателю… — Ромка выразительно взмахнул шпагой.

— Да уж, — протянул Мирослав. — Умники. У нас мор всякий тож бывает, но редко и там, где теплее. А в Московии, Новгородских землях и далее на север зимы холодные. Воздух так промерзает, что миазмам или иным каким пакостям ходу нет. Дохнут на морозце-то русском. А бритты да франки тоже додумались про то и костры на улицах жгли во время чумы, чтоб миазмы те погорели. Да разве весь эфир выжжешь?

За разговорами они обошли половину площади и добрались до другой большой улицы. На ней не было заметно пораженных болезнью тел.

Мирослав остановился. Молодой человек журавлем замер позади него с поднятой для шага ногой. Воин снова двинулся вперед, поводя головой из стороны в сторону. Ромка пошел за ним, отчего-то стараясь ступать след в след. Так они добрались до следующей улицы. От развилки обе дороги круто сбегали вниз с высокого холма, а что делалось у подножия, было не различить за бровкой.

Мирослав поднял руку, приказывая Ромке остановиться и спрятаться, а сам нырнул в тень, отбрасываемую тянущимися из-за заборов ветвями, и исчез, как не было. Молодой человек присел рядом с кустом на развилке, чтоб видеть одновременно обе дороги, подтянул длинные ноги и принялся ждать.

Тут же нестерпимо зазудела немытая несколько дней шея. Заболели ступни, намятые прохудившимися сапогами, заурчало в животе и засвербило в носу. Стараясь поменьше шуметь и не задевать ветви, он принялся одной рукой чесать все доступные места, а другой разминать пальцы ног. Ему очень хотелось снять сапоги и вытряхнуть из них мусор, но это было бы слишком шумно и потому опасно в хоть и мертвом, но, скорее всего, враждебном городе.

Сколько он ни прислушивался, все равно пропустил возвращение воина.

Тот критически оглядел замершего в нелепой позе — одна рука пальцем в носу, другая по запястье в сапоге — молодого человека и опустился рядом. Помолчал.

— Ну что там? — не выдержал Ромка, вытаскивая палец из носа.

— Отряд. Тот, что с развилки.

— Живые? — спросил молодой человек, уловив в голосе воина затаенную горечь.

— Несколько. Отползли и умирают. Остальные все вокруг носилок лежат. Не дышат.

— Каких носилок?

— Самодельных. Касика умершего несли куда-то. Да не донесли. Сами откинулись.

За проведенное вместе время Ромка успел неплохо узнать характер своего попутчика. Смерть в бою Мирослав почитал славной и никогда не грустил по этому поводу. Но вот убийства беззащитных, болезни и казни больно ранили давно, казалось, покрывшуюся непробиваемым панцирем душу. За эти скрытые чувствительность и доброту многие, в том числе и Ромка, прощали Мирославу немало. Хотя и желающих русскому воину самой лютой смерти наверняка было с избытком.

— Что делать будем? Добьем или обойти попробуем? — спросил молодой человек.

— Добить бы хорошо. Мучаются. Да приближаться опасно. Вот самопал бы. Ладно, некогда мечтать, как мыслишь, по боковой улице или дворами?

— Мыслю, по боковой. Во дворах не видно ничего, как знать, на что нарвешься. А тут хоть в две стороны обзор.

— И я так мыслю. Идем.

Солнце взошло в зенит. Потоки света отвесно лились на землю. Ветер гонял меж деревьями облака жара, не принося прохлады медленно варящимся легким. Сердце с трудом гнало по венам тяжелую загустевшую кровь. Переулок постепенно превратился в тропинку, зажатую меж плетней, на кольях которых висели глиняные горшки местного производства. Совсем как в Малороссии. Потом и тропинка покрылась густой, сочной у корней и выгоревшей на кончиках листьев травой, напоминающей болотную осоку.

Воин осмотрелся, подумал и, кинув саблю в ременную петлю, взялся за край одного из плетеных заборов. Хекнув, подбросил тело вверх. Плетень зашатался, осыпался глиняными горшками и стал заваливаться. Кошкой извернувшись в воздухе, Мирослав приземлился с той стороны. Одернул драную рубаху и как ни в чем не бывало зашагал прямо по грядкам, усаженным жирными зелеными стеблями с маленькими бело-желтыми цветками, густо разбросанными по макушке. Ромка осторожно наступил на поваленный забор. Перешагнул и бросился догонять Мирослава, рукой придерживая стукающую по губам маску.