На дежурство надо было выходить только послезавтра, поэтому можно было надраться в хлам, что Исаев и сделал к огромному неудовольствию жены, которую он не стал посвящать в причины внезапного своего пьянства. Только разволнуется да разворчится. Жена Люся, несмотря на молодой тридцатилетний возраст, была исключительно ворчливой. Наследственность. Теща в свои шестьдесят два ворчала даже во сне. Люся пока спала молча, но, когда не спала, по любому, даже самому незначительному поводу, могла завестись на весь день.

Следующий день прошел в лечении похмельного синдрома домашними методами — огуречный рассол да слабенький чаек с вишневым вареньем. На варенья, соленья и супы Люся была великая мастерица, а вот пирожки или, к примеру, котлеты, короче говоря — все то, что есть фарш, ей не удавалось. Ребра болели, болели сильнее, чем вчера (закономерно — ничего удивительного), но перелома не было. Сколько Исаев ни щупал себя, участков резкой болезненности он не выявил. И своеобразного хруста костных отломков тоже не выявил. Повезло, гад бил со всего размаха, как футболист по мячу, и дважды попал практически в одно и то же место. «Матушка Москва бьёт, родимая, с носка», — вспомнил Исаев любимую поговорку матери.

В душе родилась и окрепла Мечта — встретить гада в каком-нибудь укромном месте, в Ботаническом саду или, скажем, в Лосином острове. И как следует, не стесняясь в выражениях и действиях (в юности Исаев конкретно занимался боксом, оттого, наверное, и драться не любил) объяснить ему, как он не прав. О большем, о том, чтобы гада привезла к нему с трансмуральным, в просторечии называемым крупноочаговым, инфарктом миокарда «Скорая», Исаев и не мечтал. Мечтать ведь тоже надо о том, что сбывается, а не о каких-то химерах несбыточных. Впрочем, и про Ботанический сад тоже была химера. Такие типы не гуляют под сенью деревьев, наслаждаясь мимолетным чувством единства с природой. Они больше по кабакам и ночным клубам тусуются. Каждому — свое удовольствие.

На работе о случившемся Исаев тоже не рассказывал. Какой интерес рассказывать, что тебя ни за что ни про что отмудохали в твой законный выходной? Поплакаться на жизнь, чтобы посочувствовали, — это не про Исаева. Его на работе давно прозвали Штирлицем. Не столько за фамилию, сколько за нордическую сдержанность характера. И вообще, Исаев предпочитал забывать о неприятном, чтобы не травить душу зря. Ну, не совсем чтобы забывать, но, во всяком случае, не обсуждать и вообще стараться не вспоминать. Если работаешь врачом, да еще в реанимации, то надо уметь не только брать в голову как можно меньше, но и как можно больше из нее вытряхивать. Ненужного, разумеется.

Через две недели (самый оптимальный, надо сказать, срок, за который гнев может и должен утихнуть, но угаснуть не угаснет). Провидение послало Исаеву сюрприз. Доставила сюрприз знакомая бригада с девятой подстанции. Заодно и новость прикольную рассказала.

— Нас сегодня всех разогнали, а подстанцию оцепили.

— Очередной придурок вас «заминировал»? — поинтересовался Исаев, пробегая глазами перечень препаратов, введенных на догоспитальном этапе.

— Хуже, — усмехнулся врач. — У одного из водил в шкафчике снаряд нашли.

— Шутить изволите, — усмехнулся в ответ Исаев.

— Какие шутки? Настоящий артиллерийский снаряд. Старший фельдшер пошла с санитарным рейдом по шкафам и наткнулась…

«Санитарный рейд» — это осмотр шкафчиков на предмет хранения пищевых продуктов и немедленного их выбрасывания, поскольку хранить еду в шкафчиках строго запрещено санитарными правилами. Администрация призывает и настоятельно рекомендует хранить еду в холодильниках, а сотрудники резонно отвечают на это, что из холодильников много чего пропадает, лучше уж в шкафчиках, под замком. Так надежней.

— Зачем водителю снаряд? — удивился Исаев.

Патроны еще куда бы ни шло, но какой прок в хозяйстве от снаряда?

— Не знаю, — пожал плечами доктор со «Скорой». — Он вообще какой-то странный, весь в себе. Может, коллекционирует.

Исаев представил коллекцию артиллерийских снарядов в своей квартире. Впечатлило.

Пациент был интубирован, поэтому Исаев узнал его не сразу. Отметил про себя машинально: «где-то я его видел», но мало ли в Москве коротко стриженных широколицых мужиков. Тысячи.

Пациенту повезло, насколько это определение вообще применимо к человеку со свежим трансмуральным инфарктом. «Скорая помощь» подоспела быстро, не застряв ни в одной из пробок. На догоспитальном этапе провели тромболитическую терапию, то есть, говоря человеческим языком, еще дома (вызывал он на дом) ввели препарат, растворяющий тромбы, значительно улучшив тем самым кровоснабжение пострадавших участков сердечной мышцы. Госпитализация прошла без неприятных сюрпризов в виде остановки сердца или нарушений сердечного ритма, что позволяло надеяться…

Только позволяло, потому что всяко в жизни случается. Однажды у Исаева пациентка умерла во время транспортировки в отделение. Отлежала в кардиореанимации пять суток, стабилизировалась, а на каталке выдала фибрилляцию.[2]Так и не доехала до палаты. Заведующего кардиореанимацией и дежуривших в тот день врачей долго и усердно прорабатывала администрация. Дело закончилось выговорами и лишением премии. А за что, спрашивается? Кто мог предугадать, что стабилизировавшаяся пациентка вдруг «зафибриллирует»? Она могла сделать это и в отделении неотложной кардиологии, и при выписке, и дома… да когда угодно. От выговора не спас даже профессорский обход, проведенный накануне и рекомендовавший перевод в отделение на следующий день. Врачей принято ругать, принято быть недовольными ими (сильно или чуть-чуть), а задумывался ли кто-то из хулителей и критиканов о том, как часто врачи получают за то, в чем нет их вины. Впрочем, наверное, не задумывался. Как писал Чехов, тоже, кстати говоря, бывший врачом: «Критиканы — это обычно те люди, которые были бы поэтами, историками, биографами, если бы могли, но испробовав свои таланты в этих или иных областях и потерпев неудачу, решили заняться критикой».

Узнал его Исаев позже, когда, убедившись в том, что с дыханием у пациента проблем вроде бы нет (тьфу-тьфу-тьфу, конечно), извлек из трахеи трубку. Трубка — это удобно, но без особой нужды держать ее в трахее не следует, травмирует она, хоть и гладкая да эластичная. Как-никак — инородное тело. Узнал — и не поверил. Посмотрел еще раз, внимательно, можно сказать — все лицо глазами ощупал, и только тогда убедился, что это он, тот самый гад со стоянки у супермаркета.

«Кино и немцы! — подумал Исаев, воскрешая в памяти инцидент. Кому рассказать — не поверят. Ну и ну… И что мне теперь делать?»

Одно дело — встретить недруга в укромном месте и совсем другое, когда он лежит в койке и смотрит на тебя взглядом, в котором скорбь смешана с надеждой, и еще какая-то собачья преданность присутствует. Мол, что угодно сделаю доктор, все выполню, все перетерплю, лишь бы поскорее уйти отсюда и, желательно, вперед головой, а не ногами. Все закономерно — реанимация есть реанимация. Здесь иногда умирают.