примере трех затяжных кризисов, вызванных поочередно революцией, сталинским «реформированием национальной экономики», войной и их последствиями, разбирается взаимосвязь между долгосрочными планами и краткосрочными обстоятельствами в развитии торговой политики, а также между угрожающей нехваткой ресурсов, случаями дефицита и экономическим ростом. Я считаю, что за исключением революционного периода, когда позиции советских политических руководителей не были полностью согласованы, во время фазы восстановления каждого экономического цикла они преследовали свои принципиальные цели в отношении снабжения, заработной платы и цен, торговых кадров и организации розничной торговли – и были гораздо менее последовательны во время фазы кризиса, когда требования экстренного управления отодвигали менее приоритетные задачи в сторону. Учитывая современное распространение сетевых магазинов, кооперативов и универмагов на Западе, я также утверждаю, что некоторые из стратегий советского руководства соответствовали тенденциям модернизации мировой розничной торговли. Советские лидеры воспользовались преимуществами экономии за счет роста производства; в условиях рынка, при применении иного сочетания политических мер, в это время могли бы быть заложены основы эффективной системы социалистической торговли. То, что этого не произошло к концу жизни Сталина, я объясняю слабостями советской ценовой политики, ограниченной ролью частного предпринимательства и рынка и, прежде всего, тягой к использованию кризисных методов экономического управления при обнаружении первых признаков дестабилизации на рынке продовольствия и потребительских товаров. Советская торговая политика всегда была готова мгновенно отреагировать на любое изменение обстановки: в своих политических предпочтениях Ленин и особенно Сталин опирались на экономическую рациональность, но их политическая культура была сформирована под влиянием тягот и лишений Гражданской войны.

Покупатели, продавцы и социальная история торговли

Эта книга пока была представлена лишь как исследование крупномасштабных структурных изменений в политической экономии коммунизма. Однако она также посвящена людям, чья деятельность формировала и отражала эволюцию экономики в целом. Циклическая модель периодов кризиса и восстановления, как и изменение структуры советской торговли, оказала глубокое влияние на повседневную жизнь советских граждан, которые почувствовали изменения не только как покупатели, но и как продавцы. Крестьяне, в 1939 году все еще составлявшие 46 % населения, продавали свою продукцию на протяжении всего рассматриваемого в настоящем исследовании периода. Во времена кризиса к их числу добавлялись практически все городские жители, которые распродавали излишки своего имущества, покупали и перепродавали дефицитные товары или продавали кустарные изделия на базарах, чтобы покрыть расходы, связанные с растущими ценами на продовольствие. Обширные исследования бюджетов домашних хозяйств, проводившиеся Центральным статистическим управлением (в разные годы оно называлось ЦСУ СССР, ЭСС – Экономико-статистический сектор, ЦУНХУ – Центральное управление народно-хозяйственного учета), позволяют количественно оценить роль выручки от эпизодических продаж в доходах рабочих, конторских служащих и управленцев или работников технических специальностей в годовом исчислении. В наиболее острые фазы экономического кризиса до 30 % этих доходов приходилось на неофициальную торговлю. В контексте социальной истории первой половины советской эпохи это означает, что уличные базары, где происходила основная часть случайных продаж, сохраняли культуру очного обмена, который не был односторонним. И горожане, и крестьяне участвовали в торговле в качестве как покупателей, так и продавцов. Высокие рыночные цены на продукты вынуждали горожан прибегать к мелкой торговле, и это мешало им отождествлять себя с крестьянами, однако далеко не все крестьяне извлекали выгоду из нехватки продуктов – сама универсальность рыночной торговли в эти периоды делала ее своего рода культурным клеем.

Торговая активность усиливалась и затухала вместе с наступлениями и отступлениями очередного экономического кризиса; по мере того как кризисный период завершался, те наемные работники, чей основной доход составляла не торговля, уходили с рынка, и на нем оставалась только более малочисленная группа продавцов кустарной продукции, лоточников и профессиональных торговцев. Новая экономическая политика отличалась тем, что в ее рамках была легализована деятельность представителей этой последней группы, которая в 1920-е годы была гораздо более многочисленной и разнообразной, чем во время двух последующих фаз восстановления. О торговцах эпохи НЭПа можно найти информацию в различных отделах советских архивов: по кредитным записям удалось восстановить истории частных предприятий эпохи НЭПа для третьей главы, а из данных системы уголовного правосудия я почерпнула большую часть моих сведений о деятельности отдельных торговцев после 1930 года[11]. В этом принципиальное различие между эпохой НЭПа и более поздним периодом, и, подчеркивая преемственность «Великого перелома», я не собираюсь преуменьшать значение этого различия. Однако именно преемственность не была должным образом освещена в историографии, хотя при этом она самым неожиданным образом проявлялась в частной торговле на протяжении всего исследуемого периода. Изучение составляющих коммерческого успеха в контексте НЭПа указывает на то, что многие виды частных предприятий сохранялись в последующие десятилетия, пусть и претерпевая изменения, сокращение объемов деятельности и часто оказываясь вне закона. Это еще более верно в отношении факторов коммерческого провала: особенно в провинциальных захолустьях Советского Союза обнищавшие торговцы эпохи НЭПа зарабатывали себе на жизнь в тех же экономических нишах и теми же методами, которые позднее будут использовать обнищавшие представители неформальной торговли.

В этом исследовании в качестве важной категории социального анализа резко выделяется бедность[12]. Первоначально концептуальной рамкой, которую я прилагала к потребительской стороне торговли в рамках этого проекта, было то, что я назвала культурой дефицита. Это совокупность поведенческих реакций на дефицит, которые приобрели (по крайне мере согласно моим представлениям) определенную степень автономии по отношению к материальным условиям, лежащим в их основе[13]. Дефицит действительно неотступно преследовал экономику потребления на протяжении всего этого тридцатипятилетнего периода, однако теперь я рассматриваю его как историческую проблему, а не как объяснительный фактор. Дефицит был результатом запланированного дисбаланса между заработной платой и ценами – почти постоянной чертой экономической политики, проводимой государством, а также характера и движущих сил, присущих бюрократизированному производству[14]. Этот аргумент ставит интересные вопросы об экономических приоритетах советской власти и о формировании советской политики, но также он подчеркивает, насколько бедность ограничивала возможности потребителей. Большинство домохозяйств имели в своем распоряжении крайне небольшой объем дискреционных доходов. В результате, как правило, дефицитными оказывались самые низкокачественные и дешевые товары, в то время как более дорогие пылились на полках. Дефицит углублял пропасть между богатыми и бедными, так как покупатели при деньгах зачастую могли просто заплатить сверх назначенной государством цены, чтобы избежать многочасовых очередей.

Что касается культуры, то это тот аспект, который, безусловно, трудно распознать в поведении потребителей в кризисные периоды. Кризис изменял модели потребления и способы приобретения товаров абсолютно предсказуемым образом: описание поведения толпы во время одного из периодически возникающих продовольственных кризисов в Индии, сделанное экономистом Амартией Сеном, применимо к любому из советских кризисов, как и