оршадом, лимонадом или жидким чаем с черствыми бутербродами и кексами не занятые танцами гости клуба, славившегося «убогостью меню».

Однако для встречи сыновей и дочерей с прицелом на их знакомство и обручение клуб Альмака служил идеальным в родительском понимании пространством, поскольку, будучи публичным местом, предусматривал доступ строго по приглашениям подобно сугубо частному бальному залу для избранных. Допускались же под его священные своды лишь те, кто сподобился заручиться санкцией покровительницы из высшей аристократии, а получить подобный допуск в ту пору считалось делом «крайне трудным» для любого, кто не «принадлежал к высшему или моднейшему миру».

Но каково было тем, кто в этот высший свет так или иначе проник? Тем же девушкам-подросткам, сновавшим туда-сюда между театральными ложами и клубными бальными залами в поисках подходящего жениха?

Прежде и превыше всего лондонский сезон требовал от участниц энергии и энтузиазма. Сложившийся режим предусматривал посещение двух, а то и трех событий за вечер, – и так по нескольку дней подряд неделя за неделей, в чем имела возможность убедиться Марианна Спенсер-Стэнхоуп, оказавшаяся в 1805 году ровно в той же ситуации первого погружения в свет, что и Сара. Вечер 18 марта для нее начался с посещения концерта у миссис Матэн, оттуда она прямиком отправилась на прием у Тауншендов, а затем лишь к полуночи добралась до званого бала на дому у герцогини Болтонской неподалеку от ее собственного дома на Гровенор-сквер. Там она и протанцевала до пяти утра с неким милым гвардейцем по фамилии Кук. «Марианна в порядке», – бодро отрапортовала ее мать наутро, будто обе они хорошо выспались и планировали теперь продолжить прогулки в карете по свежему воздуху. И то верно, ведь наступила среда, и Марианна не могла не быть «очень даже предрасположена отправиться к Альмаку этим вечером», а на четверг у них в планах значился еще и званый бал на дому у баронессы Диспенсер.

Как и снование с места на место, ночной образ светской жизни был неотъемлемой частью сезона. В период пребывания в городе высший свет, по меткому наблюдению сатириков и заморских гостей, жил будто в ином, нежели прочие лондонцы, часовом поясе. Балы обычно начинались не раньше десяти часов вечера, а разъезд с лучших из них начинался в пять часов утра, а это означало, что редкие представители аристократии вставали с постели раньше полудня, а к «утренним» визитам и походам за покупками подавляющее большинство и вовсе приступало в лучшем случае где-нибудь в третьем часу дня. «Шесть часов вечера тут конец утра», – сухо зафиксировал американский посол результат своих наблюдений за улицами и парками Вест-Энда, отметив далее, что вскоре после этого город снова пустеет, поскольку бомонд в громыхающих каретах разъезжается по домам наряжаться к ужину и последующему очередному раунду вечерних развлечений.

«Никто из жителей Земли не получает меньше полезного для здоровья солнечного света, нежели люди высокой моды, – саркастически иронизировал фельетонист, – так что, если бы не факелы, свечи и [масляные] лампы, они друг друга и в лицо бы не знали». Однако тот факт, что чуть ли не вся их светская жизнь проистекает при свечах, сами люди света за недостаток не считали. Действительно, получив единожды возможность лицезреть восемьсот членов бонтона на ярком послеполуденном солнце во время беспрецедентно раннего званого завтрака у себя на вилле в Уимблдоне, Сара не без удивления обнаружила, что «некоторые плохо переносят дневной свет», и к тому же вообще «трудно поверить, что это все те же люди, которые так восхитительны ночью». Так что рассеянный искусственный свет был для них и впрямь благодатью…

Реальное же неудобство светской жизни состояло в невыносимом столпотворении на любом балу. «На минувшей неделе нам пришлось очень весело – в том смысле, что нас несколько раз чуть насмерть не раздавили собравшиеся во всяких-разных местах несметные толпы», – с ироничной усмешкой сообщала Марианна брату в апреле 1807 года. Ровно такими же ощущениями поделилась в мае 1808 года со своим братом Бобом и Сара, написавшая, что уповает лишь на то, что им удастся избежать приглашения на собрание у леди Лонсдейл, «где всех ждет участь быть раздавленными насмерть, я так понимаю».

Давка обычно начиналась даже раньше бала, еще на дальних подступах к месту его проведения, как верно подметил американский турист Луис Саймонд в 1810 году: «…лишь простояв в очереди к подъезду верные полчаса на улице, битком заполненной каретами», гости получали возможность спешиться и присоединиться к вечеринке. Как-то раз Марианне с матерью и вовсе пришлось простоять полтора часа в длиннющей веренице экипажей, выстроившейся на подъезде к особняку знатока и ценителя искусств Томаса Хоупа, прежде чем признать поражение и в час ночи, изыскав возможность развернуться, отправиться восвояси.

На карикатуре 1818 года Джордж Крукшенк высмеял неимоверную толчею на все более редких приемах у королевы Шарлотты

Хотя особняки под бал обычно изнутри «вычищались сверху донизу» от всего, что только можно было вынести, кроме роскошной резной мебели, дабы освободить место долгожданным ордам гостей, лишь самые величественные лондонские резиденции – такие как особняк графа Эгремонта «с анфиладой из семи проходных залов», снискавшей одобрение леди Сары, – были достаточно вместительны для комфортного приема до тысячи гостей, стекавшихся обычно на лучшие и наимоднейшие балы. Поскольку душный ветерок летней ночи дул из раскрытых окон, чтобы обеспечить приток воздуха, на большинстве собраний ощущались знойная духота и густой запах пота. Леди Спенсер, когда становилось невмоготу, «с кряхтением и работая локтями» протискивалась через толпу к окну, а вот дочь ее старалась сохранять самообладание до последнего. «Голова, конечно, кружилась, и просто дурно мне было от жары, – сетовала она в письме Бобу после очередной давки у леди Эссекс в 1808 году, – а поскольку по мне так лучше дотанцеваться до рогов на голове, чем упасть в обморок в собрании, я была всем сердцем рада, когда мы оттуда убрались».

Саре было мало радости от бесконечной круговерти балов и приемов, дававших, как полагали в эпоху Регентства, дебютантке наилучшие шансы встретить подходящую пару. Битком набитые бальные залы и вереница бессонных ночей вкупе с физической нагрузкой танцами часами напролет плохо вязались с ее хрупкой, по словам матери, конституцией, а хорошее образование, любовь к чтению и высокая осведомленность о текущих делах и событиях делали для Сары невыносимо скучной бессмысленную светскую болтовню. Темы бесед, объясняла она Бобу, ограничивались «размером и формой залов, жаркой погодой, да толпой в дверях», – и ее воистину ужасало бесконечное повторение одних и тех же «ненавистных