— Дайте мне большого человека, — оживленно болтал Доран, садясь во флаер, — и я превращу его в ноль! Как Хиллари Хармона с его вонючим проектом! Где он теперь, а?.. На очереди Машталер — не убьем, так покалечим. А Рыбака раскрутим!.. Знаешь, Сай, надо давить тех людей, которые слишком выбухают над другими. Крики, брызги — весело! А маленьких людей надо ласкать — в конце концов, ими и населен Город!

* * *

Человек в черном креп-шелковом костюме без лацканов, с воротничком-стойкой внимательно разглядывал отражение своего бескровного лица в хрустальном зеркале с палладиевой амальгамой. Стоят такие зеркала безумно дорого, но зато в них можно увидеть себя в истинном, неискаженном виде. Человек в черном на дух не выносил обычных ртутных зеркал. Ртуть — металл-змей, металл-жидкость, металл-отрава, меняет упавший на него свет, сдвигая спектр в сторону, краски в нем меркнут, блекнут, теряют теплоту и сочность; и человек в черном с омерзением видел свое землисто-серое лицо с мрачными тенями.

Ртуть — лжец, и покровительствует ей Меркурий — сам лжец и бог воров, лжецов и обмана. Он похищает, удерживая в своих глубинах желтый и красный — цвета здоровья, силы и величия. Только благородный палладий ничего не оставляет себе — упавший на него свет в точности равен отраженному, только в нем можно увидеть свое подлинное лицо — холодное, бледное, с тонкой красной змейкой сосуда на белке глаза и пульсирующей синеватой жилкой на виске. На коже тончайший узор прожилок и крапинок с легкой белой искринкой, как на мраморе.

Человек в черном хмурится, тень набегает на его лицо. Что-то вызвало его недовольство.

Он касается кончиками пальцев пульта управления светом. Свет густеет, набирает теплоту, превращаясь в цвет меда, янтаря, несущий в себе радость лета и запах хлеба. Золото набирает вес и пробу, загорается заревом, сея снопы лучей, и только лицо в зеркале так же мертво и безжизненно, оно превращается в восковую маску. Человек мрачнеет.

Свет — это иллюзия, и весь окружающий мир — это пустота, затканная паутиной светового ветра. Цвет — это обман, отражение и поглощение света. Вы видели, как в темном зале переплетаются в пустоте тончайшие нити света, чтобы создать на экране иллюзию жизни, которой мы сопереживаем, плачем и радуемся? То же самое и в реальности — пучки света, переплетаясь, создают видимость мира и жизни, будто бы красочной и полноценной, а если вдуматься — все это пустота, в которой прыгают, как резиновые мячики — сталкиваясь, ударяясь и вновь отскакивая — частицы света. О, опытные мастера знают, как игрой света создавать все новые и новые иллюзии! Белый — иллюзия чистоты, желтый — счастья, красный — страсти и ярости, гнева и насилия, зеленый — покоя, синий — надежды, фиолетовый — печали, тоски и безумия. Оператор знает, как моделировать лица, лепить их светом: свет снизу — вдохновение, тонкие черты и маленький носик, сверху — насилие, запавшие глазницы и глубокие складки, сбоку — и вот ты урод со скошенным носом, и брови на разном уровне. Светом можно превратить дурнушку в красавицу, а красавицу — в чудовище.

Лишь тьма не лжет. Она всегда едина, в ней все равны. В ней нет ни уродства, ни красоты — только страх.

Принц Мрака ударил по пульту. Свет погас. Тьма залепила взор — непроглядная, абсолютная, осязаемая темнота, где не видно лица, где слышно только дыхание и биение собственного сердца.

Мира больше нет, и зеркала нет. Теперь можно побыть наедине с собой, в полном одиночестве; есть только «Я» как мысль. Мрак, тишина, одиночество, страх, отчаяние…

* * *

Фердинанд погружался в темный омут депрессии. «Спаси меня, боже; ибо воды дошли до души моей… Я погряз в глубоком болоте и не на чем стать; вошел в глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня…» Дискеты с гигабайтами кибер-программирования и робопсихологии были отринуты и забыты, а Фердинанд часами непрерывно смотрел «Кибер-Библию» и «Наставления Учителя». Особенно привлек его Псалтырь, отснятый в виде клипов, где хор и моления царя Давида звучали великолепной ораторией, перемежаясь видениями райских пейзажей и пением ангелов. Он не снимал шлема, полностью перенесшись в иллюзорный мир, жалуясь и скорбя душой, беззвучно шевеля губами, чтобы присоединить свой голос к стенаниям царя. Фердинанд уже не ел и почти не пил, только когда сильная жажда сушила рот, он выходил в ванную и жадно глотал пульсирующую струю. Он слушал Псалтырь, как другие употребляют наркотик; действительности он не чувствовал и не осознавал, а сняв шлем и снова увидев стены своей комнаты, глядел на них в отупении, с горечью, что он по-прежнему находится здесь. Все ему казалось темным, мрачным. Это впечатление не рассеивалось, даже если он прибавлял света втрое, — только усиливалось чувство ирреальности и тревоги, и он снова спешил надеть шлем. Он не помнил, как он засыпал в нем и просыпался. Он грезил наяву и терял ощущение собственного тела. Он сильно ослаб, но не замечал этого, а наоборот — стремился к тому, чтобы мысли обрели еще большую легкость и прозрачность, а с губ сами собой стекали слова молитв. Страх исчезал вместе с осознанием реальности. Из дома он не выходил уже несколько дней. Работать он бросил, еда кончилась еще раньше.

Изредка в его мир видений врывались телепередачи новостей — чуждые, пугающие, странные, они вносили разлад в душу и поднимали новую волну страха, доходящую до острого панического состояния, и Фердинанд, чтобы хоть как-то забыться и отвлечься, вновь и вновь смотрел и слушал Псалтырь, все более уподобляясь царю Давиду, в исступлении твердящему: «Из глубины взываю к тебе, господи!..»

Но иные лица, иные образы стояли перед глазами. Дымка… Маска, остервенело размахивающая клинком… Фанк с остановившимися глазами… Теперь Гильза с развороченной грудью! Они гибли, гибли один за другим, но не желали позвать его на помощь! Не доверяли… не нуждались… боялись подставить под удар?.. Они его уже ударили — в самое сердце. Что они делают? С кем связалась Маска? Этот высокий человек в упор расстреливал группу киборгов и человека-наблюдателя из импульсного ружья! По сообщениям полиции, это был F60.5, тот, который за несколько лет уничтожил семьдесят шесть полицейских киборгов. Вот новый друг твоей дочери — маньяк! Выросли дочки! Ты, отец, стал им не нужен, более того — ты стал обузой, со всей своей нравственностью и устаревшей моралью. А так ли случайно другой человек, Рыбак, переполошив Город, уронил старый «харикэн» на базу в Бэкъярде?.. Думай, Фердинанд, думай, в чем ты был не прав, если твои дочери, получив волю, связались с террористами, с маньяками и затеяли войну не на жизнь, а на смерть? Ведь именно ТЫ писал им программу свободного развития личности. Выходит, что ты запрограммировал их на насилие, на смерть?..

«Я не убивал, — шептал Фердинанд, — я не приказывал убивать…» Но тут же в круговорот мыслей властно вторгался голос Святого Аскета. Аскета — потому, что он никогда ни с кем не встречался, а Святого — потому что он ни на шаг не отступал от своих убеждений: что киборги чище и совершеннее людей, что киборги должны познать мир через добро, и их миссия — внести это добро в мир, очистить и облагородить людей, своих создателей. Узнав, что несет в себе ЦФ-5, а затем ЦФ-6, Святой Аскет предал анафеме его, Фердинанда, и решительно отмежевался от тех «отцов», которые согласились сотрудничать с Фердинандом, и сейчас гневные слова Аскета снова оживали в памяти: