И вот ты тормозишь около единственного ресторана в городе — закусочной, вокруг которой припаркованы огромные грузовики. Хотя, по сути, здесь нет стоянки для дальнобойщиков. Просто это одно из тех мест, где они останавливаются отдохнуть. Просто им негде больше этого сделать.

Ты усаживаешься в кабинке, официантка приносит тебе меню. Она не говорит ни слова, даже не смотрит на тебя. И ты удивлен, насколько тебя раздражает такое отношение — как к любому другому. Ты бы никогда не подумал, что это вызовет иное ощущение, кроме расслабленности.

Изучая меню, краем взгляда ты улавливаешь открывающуюся дверь. Вошедший человек направляется прямо к тебе и произносит:

— Прошу прощения.

Ты поднимаешь на него глаза. Перед тобой — крупный мужчина, гораздо крупнее тебя, одетый в грязную футболку и голубые джинсы, на пряжке ремня которых выведено «Крокодиловая ферма». С его потертой черной бейсболки желтыми буквами кричит надпись «Кровопийца», и ты внезапно осознаешь, что твоя-то — не только новая, но и надпись не ней гласит: «Зарождение жизни».

— Вы заняли мою кабинку, — говорит мужчина.

Он не разжигает ссору, он всего лишь констатирует факт, что ты совершил ошибку. Констатирует так, как если бы ты остановился спросить его дорогу, а он ответил, что ты свернул не там, где надо.

— О… Ну хорошо, я не возражаю, чтобы мы пообедали вместе, никаких проблем, — произносишь ты с дружеской улыбкой, благодаря которой совершено больше сделок, чем ты можешь вспомнить. Ну, разве что ты действительно очень постараешься вспомнить.

Он осматривает пустующую сторону кабинки, переводит взгляд на тебя и говорит:

— Нет, я так не думаю. Мне хотелось бы получить мою кабинку в мое полное распоряжение прямо сейчас.

И вновь он смотрит на тебя без тени враждебности. Он просто сообщает тебе то, о чем тебе следует знать.

Ты оглядываешь забегаловку. Ты знаешь, куда это может привести. Поэтому больше не произносишь ни слова. Просто встаешь и, поскольку пустых кабинок больше нет, направляешься к стойке. Но за спиной раздается:

— Эй!..

Ты разворачиваешься в полной готовности оказать сопротивление, прямо здесь, в своих новеньких кедах. Дело зашло уже достаточно далеко, думаешь ты, и в голове проносится что-то типа: «Меня не волнует, что из этого выйдет, я больше не позволю этому красношеему помыкать мною».

— Вы забыли свое пальто, — произносит он и протягивает его тебе.

— Спасибо, — отвечаешь ты, забирая у него свою вещь.

— Не за что, — с этими словами он втискивается в кабинку. — Что это? Телячья кожа? Она прямо-таки великолепна, такая мягкая.

— Нет, думаю, это овчина.

— Ха! Я и не знал, что овчина может быть выделана так тонко, — замечает он, беря в руки меню.

Так как ты сидишь за стойкой, сидишь с меню в руках на одном из металлических стульев с потертой обивкой, за спиной ты слышишь вопрос подошедшей к нему официантки:

— Привет, Джейк, что будешь? Как обычно?

И его ответ:

— Привет, Лу-Энн! Да, пожалуйста, если ты не возражаешь.

И пока ты жуешь свой третьесортный куриный стейк, тебе приходит на ум, что твое самоощущение не зависит ни от твоей работы, ни от той респектабельной жизни, которую ты ведешь после работы. Ты осознаешь, что твое самоощущение никогда никуда не денется. Ты осознаешь, что, пока ты окружен другими людьми, ты будешь чувствовать себя по-прежнему.

У некоторых млекопитающих на конце пениса имеется небольшой крючок. Их совокупления настолько неистовы, что без этого крючка ничего бы не вышло. Но иногда в процессе совокупления крючок цепляется намертво. Не в состоянии разъединиться, животные не могут ни добывать пропитание, ни спать. Тогда они так и умирают. Соединенными намертво.

Я помню, как держал тебя за руку в Авиньоне. Мы гуляли по средневековым улочкам, узким, как каньоны, выворачивая лодыжки на булыжнике. Солнце — оранжевое, желтое — делало все вокруг прекрасным, между окнами были натянуты веревки с выстиранным бельем, бездомные собаки мочились в водосточных канавах.

Еще в колледже мы представляли, как будем здесь гулять. Ты защитила диссертацию на тему папского периода, мечтала увидеть все эти столь важные места, места, которые раньше были для тебя лишь словами и зернистыми фотографиями. Это было мечтой, ставшей для тебя реальностью.

В крепостях и замках вурдалаков ты рассказывала мне, что здесь произошло, кто и как был убит. У городской стены, откуда был виден разрушенный мост, ты запела песню. Твой французский был великолепен. Там оказалась маленькая английская девочка, которая, услышав твое пение, убежала от матери и спросила, можешь ли ты выучить ее этой песне. Когда девочка говорила, ты взяла ее крошечные ручки, вняла серьезности ее просьбы, улыбнулась и посмотрела на меня. Ветер растрепал твои волосы, но думаю, ты видела мою улыбку. Ты научила девочку песне, а ее мать благодарила тебя так, будто ты оказала ей величайшую услугу, совершила величайший подвиг.

Мы остановились в отеле в стиле Людовика XIV. В первую ночь в номере нас ждало шампанское. Я заказал его. В первую ночь ты пыталась налить мне его в открытый рот со своей обнаженной груди, но вместо этого оно каскадом разлеталось от твоего соска, струя расщеплялась, стекала вниз по груди, бежала по твоему телу, туда, где оно касалось постели. Я слизывал все, что мог, но матрас все равно намок.

Я покупал тебе все, что ты хотела. Абсолютно все. Крест крестоносца, выкованный из серебра и инкрустированный ониксом. Амуницию времен Регентства, таможенная пошлина на которую оказалась равной ее цене. Письмо об отлучении от церкви, подписанное Папой Римским VI.

Но от браслета ты отказалась. Ты рассматривала его очень внимательно, а затем положила его по вертикали и произнесла: «Нет, я его на самом деле не хочу». Ты не знала, что я заметил, как ты теребишь стеклянный браслет на своем запястье, когда разговариваешь, браслет, который я привез тебе из деловой поездки в Лондон. Вероятно, ты сама не заметила, что теребишь его.

Ты выглядела такой счастливой. И я наслаждался твоей компанией. Меня не особенно интересовала средневековая история папства, но она так возбуждала тебя, делала тебя такой живой, что я мог слушать твои рассказы часами. Твои глаза загорались, когда ты говорила об этом, сияли. Такого не случалось, когда ты рассказывала о своей работе в PR-компании. Я помнил, почему я увез тебя так далеко, чтобы задать всего один вопрос, ответ на который мне был уже известен.

Последней нашей ночью, после ужина, здесь, у главного фонтана в центре перекрестка, я попросил тебя выйти за меня замуж. Ты, конечно же, ответила «да». И это было то, что должно было случиться. Не было ничего неверного, совсем ничего. Я чувствовал себя прекрасно.

Во время обратного полета ты время от времени посматривала на кольцо, надеясь, что твоя соседка скажет, какое оно прелестное, спросит тебя о нем. Но она была слишком стара, она читала, ела и ничего не говорила. Наконец где-то посередине Атлантического океана ты обняла меня за шею, вздохнула и, закрыв глаза, шепнула: