Вот и цель моего похода…

То ли я подгадал к часу «пик», то ли здесь всегда такое столпотворение, не знаю. Но я не рискнул с ходу перейти на ту сторону, к проходной, пока не поредеет машинный поток. Колонна проносится за колонной… Вижу, что не переждешь. Решил перебежать через дорогу — была не была!

И чуть не угодил под самосвал. Он неожиданно вылетел из-за поворота, я еле успел отпрыгнуть назад, но не рассчитал, и тут, у обочины дороги, меня чуть не сбил встречный автобус. Если бы в этот миг не появился ангел-хранитель и не оттащил меня за шиворот, от меня осталось бы одно воспоминание. Это факт.

— Тебе что, жить надоело?

Оглядываюсь на спасителя и вижу — стоит какой-то кавказский тип, улыбается. Одним словом, невысокий худощавый паренек. И возле него глазастая красавица, рослая и дородная. Стоит как памятник, даже пальчиком не шевельнет. До чего важные бывают женщины!

— Слушай, тебе говорят! — шумит чернобровый паренек и хохочет во все горло. Неужели не понимает, что мне сейчас не до смеха? А он никак уняться не может.

— Спасибо, — выдавливаю я, догадываясь, что он-то и есть мой ангел-хранитель.

— Не меня благодари, а мою жену, Лирочку. Это она тебя вытянула на тротуар. Чужой заслуги мне не приписывай.

— И ей спасибо, — говорю, немного приободрившись.

Таким образом я засвидетельствовал свое почтение как полагается, а она даже глазом не моргнула. Стоит себе и молча изучает меня, точно раскаивается: «И зачем только я вытащила тебя, такого лопуха?»

Не люблю, когда сквозь меня смотрят. Просто не привык.

«Глаза — будь здоров! — тут же восхитился я. — Светло-зеленые, точно хвойная вода! У кошек такие бывают. У диких!»

Они, видно, муж и жена, дождавшись просвета в машинном потоке, перешли дорогу, и я решил последовать их примеру.

Дотошный вахтер долго вертел в руках мой новенький пропуск.

— Пройдешь вон до той высокой трубы, никуда не сворачивай, — охотно пояснил он. — И как только дойдешь до нее, слева увидишь заброшенное здание, вроде элеватора. Старое воронье гнездо!.. Это и будет цех карбамида…

— Карамба! — воскликнул мой кавказец, даже не дослушав вахтера. — Ты что же сразу не сказал, что карбамидчик? Пойдем, братец, нам по пути!

— Ты что, кубинец? — усмехнулся я, услышав латиноамериканское «карамба».

— Нет, испанец.

— Настоящий?

— Разумеется.

— Значит, Барселона, Толедо и Сьерра-Невада?

— Мать — Испания, отец — генерал Лукач, Бильбао — моя спальня, а Бискайский залив — ванная комната.

— Значит, из тех, кого в тридцать шестом вывезли под бомбами?

— Мне тогда было пять лет. Не полных, четыре года с какими-то месяцами.

Он говорил со мной, как человек с человеком, его жена вышагивала молча. «Ну и молчи! — начал я на нее сердиться. — Тоже мне царица белебеевская!»

— У нас, испанцев, с самого начала был уговор: всем встречаться в мае. На Красной площади. Ежегодно, и что бы ни случилось. Сначала это было нетрудно — жили в двух-трех интернатах. Потом стали учиться — кто где, но все в Москве. Теперь собираться труднее. Доминчес, например, живет в Башкирии, Эмилио — в совхозе под Ашхабадом, Августино — в Сибири, Кончита — в Ростове. Вот и попробуй вырваться!

— Значит, тебя зовут Доминчес?

— Меня — Доминчес Алонсо. А супругу — Лира Адольфовна.

— Ты уже нас познакомил, — напомнил я.

— Возвращаюсь из отпуска — новость! — между тем продолжает Доминчес — Жена больше не хочет сидеть дома. Видишь ли, ей надоело: «Что хочешь делай, но устраивай!» И она права: когда она бездельничает, к ней мужчины липнут. Женщина видная, вот ей и не дают проходу. Никому в голову не приходит, что она мужняя жена. Ха-ха-ха!

7

Он смеялся, ему весело, а мне — нет. Вскоре он перестал хохотать, понял, что меня мало интересует его супруга.

С минуту шли молча, но Доминчес, как видно, не любил молчать. Указав на одинокую заводскую трубу, он подмигнул мне:

— В тридцать нормальных этажей! Но пока ее строили, выяснилось, что можно обойтись без нее. Так она и не задымила ни разу.

«Сколько же денег зря угробили!» — ужаснулся я, но подумал: техническая революция такая штука, что строители не всегда поспевают за ней, и ничего удивительного в этом нет.

— А с этим «элеватором» такая же трагедия, если не пострашней, — продолжал Доминчес. — Построили его сразу после войны, кому-то вздумалось использовать местный уголь как сырье для синтетической химии. Но жизнь обогнала благие намерения химиков. Не уголь, а нефть стала матерью нашего комбината.

Тут уж у меня не хватило выдержки.

— Ничего себе порядочки! — воскликнул я. — Что же они раньше думали?..

— Тебя не спросили! — засмеялся Доминчес. — Выяснилось, что в наших условиях уголь — невыгодное сырье. Теперь на этой базе строим новое производство.

В одном из коридоров, на первом этаже, разместилась конторка. В нее-то мы по очереди и протиснулись. Сначала вошел Доминчес, потом его жена, я замыкал шествие.

Я оглядел комнату. Времянка: два немытых окна, грязный пол. Цех строится, понятное дело. И оборудование временное: большой стол с телефоном — для начальника цеха. Маленький — для чертежницы. Это по инструментам легко угадать.

На стулья хоть не садись — замаслены.

Над столом начальника — большой плакат, написанный от руки: «Говори короче! Одну треть нашего времени мы тратим на бестолковые разговоры».

Такого нигде не приходилось видеть. «Начальник — оригинал!» — усмехнулся я.

Высокий и худой мужчина стоял к нам спиной; по-видимому, это и был начальник цеха. Молодая девчонка, не обращая на нас никакого внимания, продолжала разговор с начальником.

— Парторг велел прибить еще один плакат, — говорила она, не скрывая своего неодобрения.

— Ну, что еще он там изобрел?

— «Не отравляйте своих близких табачным дымом!» — прочитала девчонка громко и не торопясь.

— Что же вы мне прикажете делать: выбегать на улицу, когда захочется затянуться папироской? — спросил начальник, продолжая смотреть в окно.

— Боюсь, что придется…

— Полагаю, этот номер не пройдет, — вспылил он, повернувшись к чертежнице.

И тут он увидел нас:

— Ба, кого я вижу!

Протягивая руку, Доминчес назвал его товарищем Задняя Улица. Поначалу я подумал, что это шутка. Не может, думаю, немалый начальник, инженер, носить черт знает какую фамилию. Может, псевдоним какой?

Но нет. Слушаю, как подчиненная ему девчонка говорит тоже:

— Товарищ Задняя Улица, только что звонили от Седова…

Седов, насколько я понял, самая главная на комбинате личность. Я слышал, как в отделе кадров почтительно склоняли его фамилию: «Седов приказал…» — говорил один. «До самого Седова дойду», — угрожал другой.

«Значит, Задняя Улица — настоящая фамилия», — размышлял я, косясь на человека, сидевшего за столом.

— Ну, рад тебя видеть, Доминчес Федорович! — говорил начальник, радостно улыбаясь. —