Проходящий и утренний темный коридор у него украл – хотя как раз за это Мусорщик за него и не в обиде. Проходящий неслышно встает каждое утро, и когда Мусорщик отправляется в туалет, в коридоре уже белым светляком тлеет ночник, так что не приходится пробираться наощупь, изо всех сил зажмуривая глаза, чтобы не увидеть и кусочка предрассветной тьмы. Коридор плывет в тусклом молочном свете, как межгалактический корабль, и Мусорщик кажется себе тогда умудренным опытом капитаном, вышедшим на обход своих владений. А потом вдруг вспоминает про жильца и понимает – да какой он, к черту, капитан! В лучшем случае, разнорабочий на судне, порядки-то устанавливает вовсе не он.

Даже мокрицы – и те очарованны Проходящим. Сначала он заваривал кофе, и по всей квартире плыл острый аромат кофейных зерен. Потом что-то там чистил и чем-то звенел в кухне – и ежеутренний сон Мусорщика тогда давал трещину. А когда Проходящий шел в туалет и разговаривал с мокрицами – привет, здорово, зверюги, как вы спали, как вы спали, ну, ну, ничего, у каждого бывает, я пошел, кофе закипает – то сон уходил окончательно. Потом проходимец снова возвращался на кухню и там бормотал, обращаясь то ли к пищевой моли, то ли к мучным жучкам. Иногда он смеялся – то ли вместе с ними, то ли сам с собой. Проходящий побеждал будильник на раз, хотя вовсе не шумел – просто квартира вместе с ним оживала, а в многоголосой квартире спать у Мусорщика не получалось.

Но носки – это было уже слишком.

– Я тебе разрешил входить ко мне в комнату? – хриплым со сна голосом сказал Мусорщик.

В кухне пахло ванилью, а через окошко духовки видно было, как снежной горой поднимается из стеклянной формы творожная запеканка.

– Что? – спросил Проходящий одной спиной.

Молоко – он нагревал на плите молоко. Проходящий почему-то был уверен, что на завтрак надо пить кофе со взбитым горячим молоком, которое отдавало орехом и густыми сливками. И откуда такие нежности при нашей бедности, раздраженно думал всегда Мусорщик. Он не знал и никогда не спрашивал, кем Проходящий был до, но иногда было похоже, что каким-нибудь поваром. Или даже дворецким.

– С носками это гадство! – закричал Мусорщик хрипло, и в носу у него отчего-то защипало.

– Ну так я и знал, что взъерепенишься, – почти ласково сказал Проходящий и улыбнулся кривовато.

Мусорщику показалось, что он сейчас потреплет по щеке, как двухлетнего карапуза, и приготовился защищаться.

– Чтоб не заходил в мою комнату! – закричал он еще громче. – И никаких носков!

Но Проходящий почему-то только захихикал и прижмурил глаза, как разомлевший на солнце кот.

– А я тебе и матрац поменял, ты и не заметил, – он булькал и клокотал от смеха и улыбался во весь свой широченный рот. Мусорщик задохнулся от негодования. А он-то думал… Он совсем другое думал. И еще он смеется, этот… смеется!

Мусорщик почувствовал себя совсем бессильным – будто бы совсем, совсем ничего нельзя было сделать с этим улыбающимся нахалом.

– Ты свинья! – запальчиво крикнул Мусорщик Проходящему и подумал сразу, что когда он это сказал, он его будто ударил.

И Проходящий сначала чуть подался назад, словно слова Мусорщика могли сбить его с ног.

А потом снова напялил свою кривую улыбочку и согласился.

– Да, я свинья. Но очень симпатичная свинья, мне кажется.

Свалка и мусор пахнут всегда одинаково, знакомо. Нет ничего постояннее запаха Свалки: чего бы ни намешала жизнь, с чем бы ни смешалась, чем бы ни прикинулась, а превращась в мусор, она всегда пахнет одинаково.

Гнилью, старым пластиком и влажным картоном, рассохшимся деревом и прелой тканью. Запах Свалки, если к нему привыкнуть, вбирал в себя все и не выдавал того, чем мусор пах в прошлой жизни.

А теперь откуда-то появились новые запахи.

Они пробирались в квартиру тайно, словно нарушители границы. Будто их можно было не пустить, заперев все двери и окна.

Странные запахи, совсем уже вроде забытые Мусорщиком. Оставшиеся там, откуда родом были и мандолина, и старый мамин фартук.

В первую секунду Мусорщик их даже не узнавал, только потом.

Запах земляники, пропитанной солнцем. Он лопнул на языке и разошелся по нёбу теплым вкусом, хотя никакой земляники Мусорщик, конечно, не ел. И сразу вспомнилось июньское утро и нагретые солнцем холмы.

Дух свежевскипяченного молока. Только что выстиранного и выглаженного белья. Лимонных корочек, забытых на столе и превратившихся в темно-желтые спирали. Только что сорванной черемши – пряный и чесночный. И лаванды, острый, такой острый, что от него сосало под ложечкой.

Все эти запахи, конечно, привел Проходящий. Как он это делал – Мусорщик не понимал. Только старый дух мусора и вездесущей Свалки с каждым днем выветривался из дома.

– Что ты тут делал? – ревниво спрашивал Мусорщик, вернувшись с работы.

– Да как обычно, – отвечал Проходящий, словно не понимая, о чем он. Притворяться, что он не понимает, Проходящему было проще простого – какой спрос с иностранца, иноверца, чужака.

«Пройдоха!» – бормотал тогда про себя Мусорщик.

Иногда ему чудилось, что мусор в квартире тает, куда-то бесследно исчезая. Тогда он подходил к красиво сложенным в углу старым чемоданам и тревожно их пересчитывал. Он морщил лоб и никак не мог вспомнить – было их три или четыре. Исчез один или все на месте?

– Слушай, ты что, выкинул чемодан? – подозрительно спрашивал он Проходящего.

У того округлялись глаза, рот вытягивался в баранку и все лицо превращалось в сплошную букву «о».

– Да за ради бога, – тряс он головой, – какой чемодан, что ты!

– Ладно, – примирительно говорил тогда Мусорщик, – не буду я ругаться, признавайся.

Но Проходящий только мотал головой.