– Ты для меня ничто… пустое место! – Ее замутило. Какая же она идиотка! Отвернувшись, она вернулась в прокуренную комнату.

Пробираясь между гостями, она чувствовала, как их взгляды прожигают ее насквозь. Обернувшись, успела заметить, как гости перешептываются. Она неуклюже шла на место, чувствуя себя орангутангом в балете. Как же плохо! Уле сидел в дальнем углу комнаты рядом с длинноногой и что-то шептал ей на ухо. Длинноногая хихикала и кокетливо отбрасывала назад прядь волос. Кроме них, она узнала только Сигри из реабилитационного центра и Бьёрна Герхардсена.

Она подошла к Уле, и тот сразу же сник.

– Привет! – натужно произнес он и закашлялся.

Длинноногая разминала сигарету. Катрине не двигалась с места. Вскоре опытная длинноногая отвернулась и ушла.

– Пойдем общаться? – Уле взял ее за руку и потащил в соседнюю комнату. Посередине стояло пианино, и за ним восседал Георг, он же Гогген.

– Только не с ним, – шепнул Уле ей на ухо. – Он голубой!

Катрине с трудом улыбнулась. Все казались ей чужими, даже Уле. Вслух она сказала:

– Позови меня на помощь, если он начнет к тебе приставать.

Они заняли места в кружке вокруг Гоггена. Тот рассказывал, как они с его бывшим дружком-официантом подшутили над одной теледивой. По словам Гоггена, дамочка решила, что будет очень занятно пообщаться с двумя геями. Они втроем всю ночь крепко пили и стали закадычными друзьями. Во время экскурсии по ее квартире все втроем рухнули на ее огромную кровать под балдахином и, как выразился Гогген, «сделали это».

– Мы оба ее поимели, – театральным шепотом продолжал Гогген. – Понимаете, одновременно. – Подмигнув Катрине, он обратился к Уле: – Знаешь, он сунул свой инструмент туда, куда его принято вводить… – Он помолчал; слушатели в ожидании эффектной концовки загоготали. – А я пристроился сзади!

Дружный смех.

Гогген возвысил голос и продолжал:

– Я очень возбудился, потому что наши члены все время терлись друг о друга… Представьте, нас разделяла довольно тонкая перегородка!

Катрине посмотрела на Уле в упор. Он покраснел – то ли от смущения, то ли от злости. Гогген тоже был красный… «Все вы одинаковы», – подумала Катрине, глядя на Гоггена. Толстяк перешел к пантомиме. Он кривлялся, откинувшись назад. Надул щеки, как будто играл на трубе. Потом разинул рот и высунул язык, покрытый белыми пятнами. Его глаза, мертвые и пустые, смотрели в пространство.

– Она орала не переставая, – продолжал Гогген. Когда он передразнивал теледиву, с его полной нижней губы капала слюна. – Вот так: «А-а-а… А-а-ах!»

Уле захотелось уйти; он схватил Катрине за руку. Она почувствовала, как ее отчуждение переходит в агрессию. Внезапную ярость, которая долго копилась. От злости ей даже стало легче. Она дернулась и покосилась на Уле. Однако тот, видимо, передумал уходить и устроился поудобнее.

Смех слушателей затих, и длинноногая, которая каким-то загадочным образом тоже очутилась рядом, прошептала своему соседу, но так, что все ее услышали:

– Вы не находите, что он немного вульгарен?

– Да-а-а! – Сосед сделал вид, что подавляет зевоту, и похлопал себя ладонью по губам. – Лишь бы он не начал рассказывать о винтовом табурете для фортепьяно… ой-ой! – Сосед длинноногой покачал головой: – Поздно!

– Я пошел в отель «Бристоль», – говорил Гогген. – Вхожу и вижу, что в баре стоит такой красивый винтовой табурет… Я просто не смог устоять. Сел и сыграл сонатину. Я даже не замечал, что играю, пока не сообразил, что все вокруг замолчали. Но останавливаться было уже поздно… и я продолжал, а когда закончил, то почувствовал, что рядом со мной мужчина…

– Мужчина! – преувеличенно громко воскликнула длинноногая. – Как интересно!

– Кстати, о винтовых табуретах и женщинах… – громко заметил ее сосед. – Слыхали о толстухе, которая так хорошо играет, что каждый концерт ломает два табурета?

Уле ухмыльнулся. Он не возражал против того, чтобы посмеяться, если жертвой был Гогген. Глаза у него засверкали.

– Ломает табуреты? – переспросила длинноногая, подмигивая Уле.

– Да, конечно, они ведь очень хрупкие!

– Я почувствовал… – раздраженно прокричал Гогген, – чью-то руку…

– Не мою! – крикнул кто-то из гостей.

Все расхохотались.

– Очень смешно, очень смешно! – обиделся Гогген. – Итак, – продолжал он после того, как все снова обратили на него внимание, – я сидел и играл, а кто-то положил руку мне на плечо. – Он как будто впал в транс и закрыл глаза. Катрине заметила край его белков. – Я обернулся, – нарочито медленно продолжал Гогген, – поднял голову… и вздрогнул, когда чей-то голос произнес: «Мило!»

Убедившись, что все внимательно его слушают, Гогген снова помолчал, а потом продолжал:

– Красивый, бархатный, теплый голос… – Гогген положил руку на свое плечо, словно пытаясь вернуть то чувство. Потом он изогнулся на табурете, притворяясь, что хватается за руку и оборачивается к ее владельцу. – «Это было очень мило», – произнес голос, а потом тот мужчина отпустил меня и дал…

– Дальше! – крикнула одна из женщин, сидевших за столом. Она обернулась, чтобы убедиться, что остальные разделяют ее любопытство. – Что он тебе дал?

– Помилуйте! Еще и рукой! – ответил кто-то из гостей.

– Тот мужчина, – невозмутимо продолжал Гогген, – был почтенный театральный деятель. Пер Абель! – Его слова попали в цель. По столу прокатилась волна восторженных вздохов. Гогген с торжествующим кивком оглядел собравшихся и повторил: – Пер Абель!

Катрине заметила, что в дверях, пошатываясь, стоит Аннабет. Она была пьяна, как и все остальные. Все эти лицемеры, фарисеи, которые по будням лечат от пристрастия к наркотикам, по выходным напиваются в стельку. Пьяные, возбужденные старики и старухи… Ее снова замутило.

Один гость, который не совсем понял, в чем соль рассказа, посмотрел на остальных с усмешкой:

– Гогген, разве Пер Абель не твой ровесник?

Все расхохотались.

– Кто это сказал? – Гогген встал и поднял руку вверх; его пухлые щеки затряслись от злости. – Кто это сказал? Того, кто это сказал, я вызываю на дуэль!

– Сядь, старый козел! – закричала какая-то женщина. – Сядь и подтяни бандаж!

Все снова захохотали, потянулись чокаться. Катрине отвернулась и краем глаза заметила движение. От двери к ней, спотыкаясь, брела Аннабет. Катрине шагнула к ней навстречу, не отпуская руку Уле.

Аннабет покачивалась и с трудом сохраняла равновесие.

– К-катрине, – сказала она с теплотой в голосе, – н-надеюсь, тебе у нас хорошо? – Она проглатывала концы слов, потому что здорово напилась.

Хотя Катрине улыбалась в ответ, ее мутило все сильнее.

– Было очень вкусно, Аннабет. Очень мило.