Сталин сказал, зачем я адресую так много продовольствия в Ленинград. Я объяснил, чем это вызвано, добавив, что в условиях военного времени запасы продовольствия, и прежде всего муки, в Ленинграде никогда не будут лишними, тем более, что город всегда снабжался привозным хлебом (в основном из районов Поволжья), а транспортные возможности его доставки могли быть и затруднены. Что же касается складов, то в таком большом городе, как Ленинград, выход можно было найти. Тогда никто из нас не предполагал, что Ленинград окажется в блокаде. Поэтому Сталин дал мне указание не засылать ленинградцам продовольствие сверх положенного без их согласия»[49]. Теперь, в конце августа, Комиссия ГКО, сообщая Сталину о крайне незначительных ресурсах продовольствия Ленинграда и предлагая создать их полуторамесячный запас, просила возложить ответственность «за их срочную отгрузку и продвижение» в Ленинград на Микояна и Кагановича[50].

Направленные Сталину 29 августа 1941 г. предложения Комиссии ГКО пришли вместе с сообщением о падении очередного важного пункта на Ленинградском направлении – на этот раз Тосно. Сталин сразу же ответил телеграммой «Секретарю горкома Кузнецову для Молотова, Маленкова»: «Только что сообщили, что Тосно взято противником. Гели так будет продолжаться, боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен. Что делают Попов и Ворошилов? Они даже не сообщают о мерах, какие они думают предпринять против такой опасности. Они заняты исканием новых рубежей отступления, в этом видят свою задачу. Откуда у них такая бездна пассивности и чисто деревенской покорности судьбе? Что за люди – ничего не пойму. В Ленинграде имеется теперь много танков KB, много авиации, эресы. Почему эти важнейшие технические средства не действуют на участке Любань – Тосно? Что может сделать против немецких танков какой-то пехотный полк, выставленный командованием против немцев без этих технических средств? Почему богатая ленинградская техника не используется на этом решающем участке? Не кажется ли тебе, что кто-то нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке? Что за человек Попов? Чем, собственно, занят Ворошилов и в чем выражается его помощь Ленинграду? Я пишу об этом, так как очень встревожен непонятным для меня бездействием ленинградского командования. Я думаю, что 29-го ты должен выехать в Москву. Прошу не задерживаться»[51]. Вряд ли можно отрицать, что все содержание телеграммы проникнуто тревогой за судьбу Ленинграда, хотя нельзя не заметить, что Верховный Главнокомандующий на всякий случай хочет найти того, кто «нарочно открывает немцам дорогу на этом решающем участке».

Обращает на себя внимание также тот факт, что эта телеграмма была направлена Сталиным Молотову и Маленкову в обход Жданова. Очевидно, члены Комиссии ГКО своими «донесениями» из Ленинграда способствовали усилению недовольства Сталина одним из своих любимцев. Молотов, встречавшийся со Ждановым в конце августа 1941 г., позднее рассказывал: Жданов – «хороший товарищ, очень хороший товарищ, но тогда был очень растерян. Все плохо идет, немцы окружали их, окружали окончательно и окончательно заперли»[52]. Как видно из «Журнала посещений А. А. Жданова», круг принимаемых им в Смольном лиц в то критическое время ограничивался по преимуществу партийными и советскими работниками[53].

1 сентября 1941 г. Военный Совет Северо-Западного направления получил очередную директиву Ставки Верховного Главнокомандования за подписью И. Сталина и Б. Шапошникова. Она была как никогда лаконичной, называла тактику отступления Ленинградского фронта «пагубной», грозила карой «героям отступления» и требовала, чтобы «Ленинградский фронт набрался духу честно и стойко отстаивать дело обороны Ленинграда»[54]. Угрожающее положение города стало очевидным и для жителей города, не имевших до этого реального представления о нависшей опасности. «Ленинград стал фронтом. В газетах, по радио призывы к его защите: „Защитим каждую улицу, всякую площадь, сделаем каждый дом крепостью“», – записал в своем дневнике 2 сентября 1941 г. Г. А. Князев. – Вероятно, мы вступаем в состояние осажденного города. Смотрим прямо и спокойно на надвигающиеся испытания. По-видимому, город решено защищать, а не сдавать»[55]. Интуиция не подвела историка: 3 сентября 1941 г. Военный Совет Ленинградского фронта постановил «для обеспечения обороны Ленинграда» форсировать строительство оборонительной полосы внутренней зоны с передним краем – Финский залив, Поселок № 3, станция Предпортовая по Окружной железной дороге, село Рыбацкое, Уткина заводь, Сосновка, коммуна Кудрово, Заневка, станция Ржевка, Ручьи, Удельная, Коломяги, Новая Деревня, Старая Деревня, Финский залив[56]. Показательно, что на состоявшихся на следующий день переговорах по прямому проводу со Сталиным и Шапошниковым руководители обороны Ленинграда Ворошилов и Жданов не решились сообщить Верховному Главнокомандующему об этом постановлении Военного Совета, как и о том, что 2 сентября станция Мга была окончательно взята противником, утверждая вместо этого, что «станция Мга полностью еще не очищена»[57]. С потерей Мги была утрачена последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной.

После того, как 8 сентября 1941 г. немцы в результате недельных ожесточенных боев захватили Шлиссельбург и таким образом отрезали Ленинград с суши, германское командование решило нанести завершающий удар с юга на красногвардейском направлении. Восемь немецких дивизий, начавшие 9 сентября на этом направлении новое наступление, смяли оборону советских войск и взяли через несколько дней Дудергоф, Красное Село и Красногвардейск. Последней надеждой уже блокированного Ленинграда остался Пулковский оборонительный рубеж, на котором и стояли его защитники насмерть. Командование Ленинградского фронта и на этот раз не рискнуло сразу же сообщить в Ставку об утрате Шлиссельбурга. 9 сентября на имя Ворошилова и Жданова пришла шифрованная телеграмма за подписью Сталина, Молотова, Маленкова и Берии: «Нас возмущает ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете нам только о потере нами той или иной местности, но обычно ни слова не сообщаете о том, какие же приняты меры для того, чтобы перестать, наконец, терять города и станции. Так же безобразно вы сообщили о потере Шлиссельбурга. Будет ли конец потерям? Может быть, вы уже предрешили сдать Ленинград?»[58] В телеграмме также содержались обвинения в адрес руководства обороной Ленинграда в неумении распорядиться выделенными Ставкой силами. Как бы отвечая на выдвинутые Москвой обвинения, Военный Совет Ленинградского фронта на следующий день выделил в распоряжение горкома партии 500 карабинов для вооружения партийного, советского и хозяйственного актива, заявляя тем самым о решимости защищать город до конца[59].

11 сентября 1941 г. Военный Совет Ленинградского фронта представил в Ставку за подписями Ворошилова и Жданова доклад, в котором был вынужден признать безуспешность своих попыток переломить события и перейти к активным действиям. В докладе отмечалось, что создать достаточно мощную группировку сил для перехода в контрнаступление оказалось невозможно в силу того, что формируемые в Ленинграде и полученные с тыла части бросали прямо в бой в районы