Выдающейся личностью на этом фронте был капитан Стефан, командовавший 8-м чешским батальоном. Бывший пражский пивовар, с началом войны он был вынужден вступить в австрийскую армию. Выполняя долг солдата этой одряхлевшей монархии, он попал в плен к русским и в качестве военнопленного был освобожден революцией. Стефан стал одним из тех, кто объединил своих товарищей-пленных и предложил их услуги Франции и ее союзникам, веря, что успех английского оружия приведет к освобождению его любимой Богемии. Я спросил его, почему он предложил свои услуги Франции, и его ответ, как и ответ его соплеменников, был таким: «Мы смотрим на великую Англию как на своего спасителя, но немецкая армия воюет во Франции, и целью любого чешского солдата есть и всегда будет встреча с врагом на поле брани. Потому что, если Англия говорит, что мы – нация, мы знаем, что станем ею».

Должен сказать, что я чувствовал себя польщенным той почти детской верой, с которой поляки, чехи и русские относились к имени и чести Англии. Мы, несомненно, были на этом фронте, да и вообще в Сибири единственной нацией, в отношении которой не было сказано ни единого слова подозрения. Я, естественно, ожидал, что престиж Франции, учитывая ее довоенный союз с Россией, будет очень высок. Но при ближайшем знакомстве со всеми слоями русского общества, полагаю, практически невозможно сказать, кто вызывал в русском сознании наибольшие подозрения, Франция, Америка или Япония. Правда, поведение французских солдат и галантность французских офицеров могли многое сделать для создания у русских более теплого отношения к Франции. В то же время присутствие солдат Страны восходящего солнца, а также манеры и поведение ее офицеров в отношении населения Сибири, если бы остались без изменения, определенно привели бы к превращению страха перед ними во всеобщую ненависть.

В вечер прибытия майора Пишона существенные перемещения вражеских сил на нашем правом фланге заставили его проехать по моим позициям, где он был официально представлен офицерам и солдатам, служившим под моим началом. Позже он сообщил мне, что не считает эти перемещения достаточно серьезными, чтобы вносить изменения в нашу диспозицию. Ближе к сумеркам прискакал капитан Стефан в сопровождении своего адъютанта и сообщил о значительных перемещениях сил противника в сторону Руновки, где оставалась единственная из наших позиций на другом берегу реки – естественной защиты и границы нашего левого фланга. Меня снова попросили выдвинуться вперед, чтобы оказать помощь, которая может понадобиться в случае, если наш правый фланг будет вынужден отступить на другую сторону реки. В темноте мы двинулись вперед по дороге, освещаемой вспышками большевицких выстрелов. Но их внимание было полностью поглощено нашим аванпостом в Руновке, поэтому мы были в безопасности, как если бы гуляли в Гайд-парке. Чехи при ведении оборонительных действий имели фатальное пристрастие к лесам, поэтому предложили мне занять позицию в лесу слева от дороги. Я отверг их план и выбрал позицию в 200 ярдах впереди леса, в месте пересечения дорог, где в земле была впадина, а высокая болотная трава почти полностью скрывала нас от вражеского наблюдательного пункта. Как только мы начали окапываться, нас снова атаковали миллионы комаров, от которых у нас не было никакой защиты, но все солдаты и офицеры работали с полной отдачей, и к рассвету мы почти завершили, пожалуй, лучшую фортификационную систему на этом фронте. Как же нам хотелось посмотреть, как враг пойдет вперед через реку и попытается развернуться в пределах досягаемости наших винтовок! Однако он мощным артиллерийским огнем отбросил оставшийся чешский отряд за реку и, таким образом, стал полным хозяином положения на другом берегу.

Тут нам представился второй шанс предотвратить попытку противника обойти все наши позиции с фланга. Внезапный бросок вдоль изгиба реки у северо-восточного края Комаровки и нападение на незащищенную железнодорожную линию, по которой передвигался враг, могло бы полностью расстроить его планы и привести к его решительному отступлению. Я даже предлагал это сделать, но должен признаться, что уже дважды шел вперед вразрез с приказами, и если не хотел рисковать, что попаду под трибунал или буду уволен, то не мог участвовать в этой атаке, хотя при необходимости мог бы прийти на помощь. Другим командирам ситуация показалась слишком неоднозначной, так что возможность была упущена.

Вскоре после этого я встретил старого бродягу с мешком и передал его своему офицеру связи. Мы не могли задержать его, поскольку у него уже были чешский и французский паспорта, но позже я пожалел, что не пробил его бумаги пулей, когда они лежали в его нагрудном кармане. Он шел вдоль дороги, и мои караульные не дали ему подойти к окопам, но он видел, как мои солдаты рассредоточивались по лесу, и с приходом дня вражеская артиллерия начала обильно поливать лес шрапнелью и снарядами. Во время завтрака один снаряд упал в 20 ярдах от меня и моих офицеров и, разорвавшись прямо под деревом, поднял его в воздух самым удивительным образом. Количество снарядов – некоторые были немецкого производства, – которое противник потратил на лес, указывало на большие запасы боеприпасов. Нам нечем было ответить на этот настойчивый обстрел, но в конце концов огонь прекратился, видимо просто от усталости. С наступлением темноты огонь начался снова, и слабый ответ трех небольших горных пушек, которые, как мы знали, были в распоряжении казачьего аванпоста в Руновке, указывал на то, что атака развивалась в том направлении.

Этот неравный поединок продолжался с перерывами до двух часов ночи, когда по полевому телефону мне сообщили, что Руновку пришлось оставить, что чешский отряд отступает через наш фронт и что казаки Калмыкова отступают вниз по реке, чтобы занять позицию в Антоновке – крайне правой точке нашего тыла. Это означало, что все наши оборонительные позиции полностью свернуты, и после очередного перехода противник окажется рядом с железнодорожной линией, по которой осуществлялись наши коммуникации.

Однако это была не единственная наша проблема. До позавчерашнего дня мы имели возможность время от времени отвечать выстрелами на ту пальбу, что была направлена на нас, но потом большевицкие артиллеристы поразили две пушки, чьей обязанностью было не допустить наступления противника вдоль железной дороги, и, чтобы закрыть эту брешь, у нас забрали единственные два полевых орудия, оставив пехоту совсем без защиты артиллерии. Я отправил каблограмму во Владивосток контр-адмиралу Пейну, командовавшему военным кораблем «Саффолк», сообщив ему о нашем критическом положении, и попросил прислать все возможное артиллерийское подкрепление. Контр-адмирал действовал быстро, как принято на флоте. В невероятно короткий срок он снарядил бронепоезд с двумя 12-футовыми корабельными пушками и двумя пулеметами и отправил его с курьерской скоростью на помощь мне. За ним следовал другой такой же поезд. Обоими командовал капитан Бат. Трудно описать чувство облегчения, с которым наши усталые и ослабевшие солдаты встретили такую своевременную помощь нашего флота. Это позволило нам поставить на позицию два чешских орудия, чтобы подавить огонь противника, и дало ощущение защищенности с тыла на случай, если мы будем вынуждены отступить. Это воодушевило людей, хотя они и без того не выказывали ни малейшего признака подавленности, несмотря на многочисленные неудобства. Британский солдат определенно способен проявлять непоколебимую твердость в самых неблагоприятных ситуациях.