она словно жила самостоятельной жизнью и безостановочно двигалась, раз за разом описывая дугу, как будто старик что-то жевал пустым ртом. Собравшихся вокруг нас немногочисленных зрителей утомила его медлительность. Наконец он с трудом поднялся и покинул террасу “Вирджилио”, едва заметно кивнув в мою сторону.

Я расставил фигуры по местам, ожидая нового противника. Торговец фруктами, судя по всему, проникся ко мне симпатией. Он с восхитительной регулярностью сдержанно шутил в мой адрес.

– Приятно, наверное, когда игра заканчивается? – произнес он. – Нейроны – они такие, дорогой синьор, за ними нужен уход. Впрочем, не надо меня слушать. Рассуждаю о том, в чем ничего не смыслю.

В ответ я понимающе улыбнулся ему.

Я сидел, поставив локти на стол, подперев кулаками подбородок, и мои слегка притупившиеся чувства поначалу восприняли ее как неясный силуэт, расширенный складками просторной юбки или платья из шершавой светлой ткани. Ее большая сумка с длинной ручкой висела на спинке металлического стула напротив меня.

– Вы играете?

Я резко выпрямился.

– Ой, извините, кажется, я вас напугала.

– Нет, ничего, – промямлил я.

У нее был странный акцент, наверное, восточноевропейский. Ее распущенные волосы закрывали левую часть лица. Она изящным движением поднесла руку к виску, отвела волосы со лба и, обхватив пальцами густые пряди, закинула их назад, на затылок.

– Но вы, может быть, предпочли бы и дальше смотреть сны, – продолжала она на почти безупречном французском.

Я постарался скрыть удивление.

– Нет-нет. Можем сыграть.

Она села, немного подтянула вверх широкие рукава своей рубашки с рисунком из стилизованных бабочек и длинных древесных стволов.

– Ну, смотреть сны – это сильно сказано, – сказал я.

Она бросила на меня чуть насмешливый взгляд, аккуратно расставляя фигуры по центру клеток.

– Какие выбираете – белые или черные? – спросил я.

– Мне все равно. У меня под рукой черные, пусть так и будет. Вас это устраивает?

Я кивнул.

– Пять минут на ход?

– Договорились, – произнес я, выставляя часы и удивляясь ее самоуверенности.

И поставил пешку на d4. Она не задумываясь подвинула свою на b5. Это был странный ход, и если бы не ее ловкость в обращении с фигурами, я счел бы, что передо мной начинающая.

– Архаика, да?

– Скорее редкость, – пробормотал я. – Польский гамбит. Почти забытый.

– Да, – согласилась она. – Теперь он никому не интересен. После матча Петросян – Спасский в шестьдесят седьмом.

– В шестьдесят шестом, – поправил я.

На двадцатом ходу она обложила меня со всех сторон. Вдобавок ко всему, я существенно перебрал время. Она оставила центр, чтобы сосредоточиться на том, что я оценивал как матовую атаку. Я несколько раз поднимал глаза и поглядывал на нее. Она не отрываясь смотрела на доску.

Я сделал последнюю попытку, которую она после минутного размышления пресекла, пожертвовав слона на g7. Еще три-четыре хода – и ее победа стала неоспоримой. Я остановил часы и протянул ей руку в знак капитуляции. Ее раскрытая ладонь едва коснулась моей.

– Вы слишком рано сделали рокировку, – заметила она. – В этой позиции лучше было создать неопределенность относительно последующих перемещений вашего короля. Реванш?

Я чуть заметно кивнул.

Она уже заново расставила свои фигуры по местам.

– Вы все еще увлечены сновидениями? – пошутила она.

Я улыбнулся и ответил:

– Сейчас еще больше, чем раньше.

– И что же вам снится?

– Моряк во время шторма, – сообщил я, немного помолчав.

Она принялась сама расставлять мои фигуры. Встретив ее взгляд, я заметил в нем искорку любопытства.

– Ну вот, океан снова успокоился, – заявила она, когда все фигуры встали на место.

– Хорошо бы надолго, – вздохнул я.

Вторая партия была более ровной. Мы стояли друг против друга, выйдя на ладейный эндшпиль, с равным временем. Несмотря на ее лишнюю пешку, мне удалось преодолеть ее сопротивление, и после недолгого колебания она скрепя сердце согласилась на предложенную мной ничью. Отвернулась от меня и впала в задумчивость, глядя в пустоту и наверняка оценивая некоторые позиции, где она сделала неверный выбор, лишивший ее победы.

– Слона лучше было на b6, а не на c5, – нерешительно пробормотал я, пытаясь проникнуть в ее мысли.

Она медленно кивнула и прошептала:

– Вполне возможно.

Мы обнаружили, что вокруг нас собралась небольшая толпа, привлеченная радостными возгласами торговца фруктами:

– Ого! Дамы и господа, у нас, кажется, объявился потрясающий игрок, подходите, подходите, зуб даю, будет кровавая бойня!

Она уставилась мне прямо в глаза, ее взгляд сверкал и пронизывал насквозь, словно гамма-лучи, проникая сквозь ткани и не зная преград. Ее разум по-прежнему был занят партией и бесчисленными вариантами ходов.

Зрители хранили молчание. Мне казалось, они смотрят только на нее и ожидают ее решающего слова.

Вместо этого она взглянула на часы и вскочила на ноги:

– Ой, я не заметила, как прошло время. Извините, мне пора.

Она положила ладонь мне на руку, это длилось две или три бесконечно долгих секунды.

– Не беспокойтесь, – сказал я и задержался взглядом на ее тонкой кисти с длинными пальцами и изящными ногтями.

Она убрала руку, и это движение было похоже на легкую ласку, а может, мне просто так показалось.

Она проворно подхватила длинную ручку сумки и повесила ее на плечо.

– В любом случае спасибо, – отрывисто проговорила она, и в ее голосе послышались озорные нотки.

Круг зрителей разомкнулся, и она вмиг исчезла. Еще несколько секунд я слышал стук ее каблуков по мостовой.

VI

Я остался обедать на террасе “Вирджилио”. Кампари, салат от шефа, стакан тосканского вина.

Сунув в рот очередной кусок моцареллы, я впервые обратил внимание на солидную темную громаду – бронзовую статую, установленную посреди площади. Меня удивило, как это я ее до сих пор не замечал. Правда, она со всех сторон была зажата рыночными прилавками.

Насколько я сумел разглядеть поверх стенда с темными очками и чехлами для мобильных телефонов, статуя стояла на квадратном основании высотой несколько метров, примерно три-четыре, украшенном разными орнаментами, барельефами, портретами в медальонах, латинскими надписями.

Надо всем этим возвышалась мужская фигура в длинном монашеском одеянии. Черты лица были строги, даже суровы, голову покрывал капюшон. Мужчина немного склонялся вперед, и его профиль находился на одной линии со скрещенными руками, прижимавшими к животу толстую книгу. Складки его одеяния доставали до пят, из-под него виднелась правая нога, выдвинутая вперед, как будто он собирался отправиться в путь. На этой высоте заканчивалась утыканная остриями металлическая решетка, отпугивавшая стаи птиц и оберегавшая статую от вредоносных загрязнений.

Я ненадолго покинул террасу ресторана и подошел поближе. Заметив, что я шныряю вокруг пьедестала, задрав голову к небу, наморщив лоб и сощурив