Нойшванштайн и вправду очень напоминает жилище героев старинных саг. Росписи на стенах повествуют о жизни Сигурда, Гудруна, Парцифаля, Лоэнгрина, Тристана и Изольды, Тангейзера, и на это короля также вдохновили Вагнеровы оперные переработки из выдуманных биографий. Особенно близок Людвигу был Лоэнгрин, сын Парцифаля и рыцарь Грааля. Он чувствовал связь с этим героем уже потому, что он, как и его собственный отец Максимилиан II — наравне со всеми правителями Швангау, — имел на своем гербе изображение лебедя.

Потребность Людвига удалиться в мир собственных грез становилась все навязчивей. С 1875 года дни напролет он спал и бодрствовал только ночью. Нойшванштайн был для него замком Грааля, а сам он — его рыцарем. В темноте Людвиг в роскошной карете объезжал свои сказочные владения и время от времени предпринимал — по возможности прибегая к современнейшим техническим средствам — водные путешествия по баварским озерам на барке, напоминающей по конструкции лебедя. К тому же он был неравнодушен к гротам: в одной из комнат он даже велел устроить искусственную сталактитовую пещеру.

Такая расточительность недолго оставалась незамеченной. Впрочем, его увлечение техникой имело и положительный результат: в 1868 году он основал Королевскую политехническую школу (сегодня — Мюнхенский технический университет). Однако его страсть к конструированию уже граничила с одержимостью. К 1886 году казна Людвига опустела. Скопилось много долгов, причем личных долгов короля, а не его королевства. Экспертным заключением (сам эксперт никогда не встречался с Людвигом, поэтому к этому документу нужно относиться с осторожностью) правитель был признан недееспособным. Черным по белому там сказано: «Его Величество страдает от серьезнейшей душевной болезни, которая перешла в одну из последних стадий. Врачам-психиатрам эта болезнь хорошо известна как паранойя (или безумие)». Людвиг был отстранен от власти, и вскоре его посадили под домашний арест в замок Нойшванштайн. Король, запертый в собственном замке? Похоже на историю, из которой может получиться хорошая сказка. Но у Людвига не было никаких чудесных средств к спасению. В Духов день 1886 года его тело нашли в Штарнбергском озере на мелководье недалеко от берега.

Грань между оригинальностью и безумием призрачна, и нам едва ли под силу ее провести. О смерти Людвига и сегодня ходит много слухов и конспирологических гипотез. Как и почему умер монарх, мы, вернее всего, никогда не узнаем. Но одно из его желаний все же исполнилось. Своей воспитательнице он однажды написал: «Хочу навечно остаться загадкой для себя самого и для других». И это ему удалось.

Между тем не только Людвиг II возводил фантазийные постройки среди природных красот. В родстве с ним явно состояла душа — об этом можно судить по крайней мере по тяге к строительству — Уильяма Томаса Бекфорда (1760–1844), который принадлежал к династии владельцев сахарных плантаций на Ямайке. И вот этот мечтательный боксер сменяет на ринге литературного денди и сказочного короля. Еще будучи наивным 10-летним мальчиком, Бекфорд унаследовал миллион фунтов, невероятную по тем временам сумму. Маленький Уильям был необычным ребенком: в пять лет он занимался игрой на клавесине со столь же необыкновенным 9-летним мальчиком — Вольфгангом Амадеем Моцартом. Но в ранней юности с ним приключилась темная и наделавшая шума история. В 18 лет он отправил несколько писем не вполне невинного содержания 11-летнему Уильяму Куртене. Официально его не обвинили в насилии над несовершеннолетним. Но когда дядя мальчика сообщил о происшествии в газеты, Бекфорд с семьей в 1784 году был вынужден удалиться в Швейцарию (за год до этого он впервые женился). Сегодня мы едва ли можем установить, что в действительности произошло и был ли Бекфорд повинен в сексуальных домогательствах по отношению к Куртене. Но предположения о том, что его привлекали мужчины, все же небезосновательны. В Швейцарии при родах его жена умерла, произведя на свет двойню, и Бекфорд отправился в путешествие по Европе — за ним последовал отряд поваров, пекарей и художников.

В 1790 году он вернулся в Англию и поручил архитектору Джеймсу Уайетту возвести готическую руину и летний дом для его книг. У Бекфорда были амбициозные планы: он мечтал о башне высотой 300 футов (примерно 91,5 м) с разнообразными пристройками и запутанными коридорами. Все это походило на мрачноватую фантазию на тему готического собора. В Средние века строительство собора занимало десятки, если не сотни лет. Бекфорду хотелось чего-то столь же грандиозного, но побыстрее. Однако в лице Уайетта он не смог обрести надежного партнера. Когда миллионер вернулся из Лиссабона, он пришел в ярость: строительство продвигалось столь медленно, что Уайетту пришлось переманить 500 рабочих из Виндзорского замка, чтобы вернуть заказчика в благожелательное расположение духа. Дом получил известность как Фонтхиллское аббатство, или «каприз Бекфорда». Отдалившись от реального мира, он уединенно жил в мире воображаемом. Интерьеры его личного собора украшали гобелены и готические скульптуры, свет проникал внутрь сквозь разноцветные витражные стекла. Он владел большим собранием произведений искусства и оставил английской литературе восточный готический роман «Ватек». Среди прочих, этот роман повлиял на Говарда Лавкрафта, который уже поднял оба больших пальца вверх со скамейки запасных.

Бекфорд всю жизнь был одиночкой и умер в одиночестве. В строительство собора мечты Фонтхилл он вложил такое количество денег, что в 1823 году был вынужден его продать. Взамен он обзавелся поместьем Ленсдаун Багдад, чуть менее экстравагантным, чем Фонтхиллское аббатство, но также имеющим в композиции башню. Аббатство было утрачено: башня обрушилась, поскольку опиралась на неустойчивый фундамент, и похоронила под собой бо́льшую часть остальных построек. Сегодня можно взглянуть лишь на небольшой фрагмент крыла здания. Так, мир фантазий Бекфорда — в отличие от мира Людвига — прожил не сильно дольше хозяина.

До сих пор компания боксеров и сумасбродов состояла исключительно из мужчин. Отчего же? Одна из ключевых проблем истории и почти любой из наук вот в чем: о них на протяжении многих лет рассказывали мужчины, они же — за редким исключением — их создавали. Другие точки зрения не приветствовались. Это не означает, что женщины играют в истории подчиненную роль. Отнюдь. Это говорит лишь о том, что они не отваживались написать ее от своего имени и что долгое время не располагали теми же правами и возможностями, что и мужчины.

А потому объявляется показательный бой, и на ринг выходит удивительная женщина, которая в свое время взволновала многие передовые умы. Она перешагивает через канат и встает во весь рост, зажав в губах сигару. И если чье-то сердце стало оттаивать при появлении Уотертона, то сейчас оно должно пылко забиться. Амандина Аврора Люсиль Дюпен (1804–1876) потрясает в воздухе кулаками! На ринге она вполне могла бы именовать себя амазонкой. Во всяком случае это звучало бы более воинственно, чем ее литературный псевдоним — Жорж Санд. Итак, бокс!

Славу ей принес роман «Индиана», в котором она высказалась против принуждения женщин, живущих с нелюбимым мужем в несчастливом браке. Звучит радикально для того времени, не так ли? Так оно и было. И это был урок, который она извлекла из своей жизни: Санд, тогда известная еще под тремя звучными именами, вступила в отношения с соседом, поскольку не находила утешения в своей семейной жизни. «Индиана» была написана в два месяца, которые она провела в Париже после того, как рассталась с мужем. Роман вышел под мужским именем. Но на этом она не остановилась: свою манеру одеваться она также привела в соответствие с псевдонимом. И под таким прикрытием стала вхожа в круги французского общества, откуда женщины, по сути, были изгнаны. Широкие штаны, куртки и цилиндры, которые носила Санд, резко контрастировали с типичными женскими нарядами того времени. Она была бунтаркой. На фотографиях мы видим ее в царственных позах — открытой, уверенной в себе, сильной. Она жонглировала гендерными ролями и могла появиться то в мужском костюме, то в кружевном платье. В своих книгах Жорж Санд отстаивала право на страсть, открыто говорила о стремлении к удовлетворению, подвергала сомнению разного рода условности. И многое перекликалось с ее собственной жизнью. Список ее именитых возлюбленных длинен: среди прочих мы находим в нем Фредерика Шопена и Франца Листа. Она любила также и женщину — актрису Мари Дорваль. Как и следовало ожидать, в XIX веке ее личная жизнь вызывала недоумение и упреки в нимфомании и гомосексуализме, но ее это нисколько не тяготило. Ее образ жизни расколол общество: Шарль Бодлер, к примеру, на дух ее не переносил и сравнивал с «отхожим местом», тогда как Густав Флобер, Оноре де Бальзак, Михаил Бакунин и Федор Достоевский восхищались ею, а Генрих Гейне даже назвал ее «величайшей писательницей». Жорж Санд оставила после себя более двадцати романов и около 40 000 писем. А все те пьесы, эссе и памфлеты, что она написала, не успели до сих пор подсчитать. Ее стремление выделиться на общем фоне было реакцией на сверхконсервативную позицию тогдашнего общества в отношении гендерных ролей. И сегодня она остается идеалом для феминисток — женщиной, которая не пыталась сбить противника с ног, а просто выпускала ему в лицо облако табачного дыма.