Мир превращался в мелькание пестрых картинок. Алан утратил большинство необходимых в повседневной жизни навыков зрительного восприятия. Периферия видимого им поля оставалась четкой (это особенность данного заболевания), тогда как в центре все выглядело так, будто он смотрел на мир сквозь мутное стекло. С утратой зрения Алан утрачивал и независимость.

В то время в голове Алана не было ни одной позитивной мысли. «Что бы кто ни говорил, потеря зрения не давала мне поводов для оптимизма, — рассуждает он. — Конечно, можно слукавить и заявить, что ты переключаешься на слух и начинаешь его по-настоящему ценить, ну или сказать себе: “Выше нос! Лучше подумай, как все эти незрячие люди вокруг тебя преодолевают свой недуг”. Но я бы все отдал, чтобы жизнь сложилась иначе».

Впрочем, назвать Алана обычным пессимистом, разумеется, нельзя, в особенности с учетом его последующих достижений. Возможно, он и не верит в силу позитивного мышления в том упрощенном его понимании, о котором постоянно твердит массовая культура, но и к проповедникам негативного отношения к жизни его тоже вряд ли можно отнести. «Мыслить реалистично, — заявляет он, — только так можно было заставить себя идти вперед».

* * *

Заявление Алана находит подтверждение в научных исследованиях. Внушая себе, что «все будет хорошо», что «все будет в порядке», в то время, когда все, наверное, будет как раз наоборот, мы лишаемся способности делать что-то для исправления ситуации. Десятилетиями психологи и исследователи проблем общественного здоровья задавались вопросом о том, что заставляет людей заранее принимать меры для предотвращения надвигающейся катастрофы. Почему, например, некоторые люди решают сделать колоноскопию или маммограмму, тогда как другим это в голову не приходит? Ведь эти относительно простые процедуры могут помочь предотвратить ужасные трагедии. Вероятно, наиболее известным подходом к этой проблеме является модель убеждений в отношении здоровья. В соответствии с ней существует ряд факторов, которые позволяют спрогнозировать склонность отдельного человека к риску. Важнейшие из них — субъективная оценка степени опасности и субъективная оценка тяжести возможных последствий. Если мы понимаем, что, совершая определенный поступок, мы рискуем причинить себе вред и этот вред достаточно серьезный, то, вероятнее всего, воздержимся от такого поступка. Этот же принцип срабатывает, когда мы думаем, что определенное действие может защитить нас от вреда, — мы, скорее всего, совершим его. Указанные факторы нашли подтверждение в десятках исследований. Было показано, что данная модель позволяет эффективно прогнозировать поведение, направленное на защиту собственного здоровья, такое, например, как прохождение обследований на наличие онкологических заболеваний, стремление к более безопасной половой жизни, исключение из рациона всего, что может навредить сердцу, и вакцинация против гриппа. Также выяснилось, что с помощью данной модели можно даже предсказать снижение уровня преступного поведения.

Одним из главных доводов со стороны критиков этой теории, как можно догадаться, является мысль о том, что все это легко объясняется обычным здравым смыслом. И они совершенно правы.

Но что это означает для позитивного мышления? Если не вдаваться в подробности, суть в следующем: те, кто сосредотачивает внимание на положительном, не замечая все негативное, кто верит, что все хорошо (или будет хорошо), и при этом подвергается реальному риску, могут не принять меры для защиты своего здоровья, когда в них возникнет необходимость. Отказываясь верить в собственную уязвимость, они подвергают себя опасности.

В 2008 году разгорелся примечательный спор между сторонниками разных точек зрения, который вызвал волну интереса к этой проблеме и потому достоин внимания. Начало ему положил нидерландский пловец-марафонец Мартен ван дер Вейден. К 19 годам Мартен стал чемпионом по плаванию на родине. Однако воспоминания об этом периоде жизни вызывают у него двойственные чувства.

«Когда дети добиваются успеха в спорте, окружающие начинают подталкивать их к профессиональной карьере. Это не выбор самого ребенка. Другие люди поддерживают его и не дают сойти с дистанции, и ребенку не остается ничего другого, как просто продолжать занятия спортом. И если вы действительно чего-то стоите, они говорят вам, что однажды вы победите на Олимпийских играх», — поясняет он, находясь у себя дома в Роттердаме. И Мартен поверил им. «Но сейчас я понимаю, что потерял чувство реальности. Мысль о том, что когда-нибудь ты примешь участие в чем-то вроде Олимпийских игр, да еще и победишь, все равно что журавль в небе — это несбыточные мечты, и ничего больше». Правда же в том, что другие спортсмены были от природы талантливее Мартена, и, оглядевшись вокруг, молодой спортсмен быстро это осознал. Казалось, что в своем чрезмерном оптимизме члены семьи и друзья просто игнорировали очевидный факт, и Мартен ощущал себя чужим среди своих самых больших поклонников.

Впрочем, рано начавшись, его карьера пловца резко оборвалась, когда у него обнаружили смертельно опасное заболевание — острый лимфобластный лейкоз.

В спорте Мартен нечасто сталкивался с реалистами; в больнице их оказалось тоже немного. Как и в раздевалке в бассейне, в палате для пациентов с онкологическими заболеваниями было много тех, кто верил, что в битве за выживание у пациента с позитивным мышлением больше шансов на победу. Но Мартен понимал, что такое легкомыслие лишь рождает ложные надежды. Хотя он осознавал, насколько невелики его шансы на выживание (приблизительно 30 %), друзья призывали его не думать об этом и сосредоточиться на хорошем. «Мое представление о надежде не имело ничего общего с их соображениями на этот счет, — отмечает Мартен. — Моей единственной надеждой была химиотерапия. Я верил в науку. При таком подходе рассуждения о пользе позитивного мышления кажутся совсем неубедительными.

В детстве отец старался внушить мне, что всего можно достичь, если много работать и иметь правильный настрой, — продолжает он. — Долгое время я верил ему. Но когда заболел, я впервые в жизни усомнился в его правоте».

Мартен просто не мог убедить себя, что все будет хорошо. У него было устойчивое ощущение, что лучше всего признать реальность происходящего. Только тогда он сможет начать делать что-то с этой реальностью.

Родственники и друзья Мартена были весьма озабочены таким необычайно далеким от оптимизма настроем, но его это мало беспокоило. Опираясь на реалистичное, пускай и не столь радужное, понимание ситуации, он начал ставить перед собой небольшие цели: например, дожить до конца недели, прожить день, испытывая как можно меньше боли, выдержать очередной курс химиотерапии, пережить операцию по пересадке стволовых клеток, которая в конечном итоге и спасла ему жизнь. Три года спустя, избавившись от рака, он вернулся в бассейн.

Однако в этот раз Мартен решил строить карьеру в плавании, исходя из того же реалистического, но при этом устремленного в будущее взгляда на мир, который помог ему победить лейкемию. «Я знал, что шансы на успех весьма невелики, — говорит он. — Я знал, что я не самый быстрый пловец. Мне пришлось очень много тренироваться, чтобы не только восстановить прежнюю форму, но и компенсировать природные недостатки своего тела. Вместо того чтобы, как в молодости, гнаться за победами на международных чемпионатах, я начал участвовать в небольших соревнованиях, стараясь показать все, на что способен».