вы! — она широко распахнула свои чёрные, как смоль, лисьи глаза и затем широко мне улыбнулась, — вот уж не думала, что вновь встретим вас. Вы меня не узнали?

— Честно говоря, нет, — я застыл в недоумении, пока незнакомка закрывала за мной дверь, но про себя уже догадывался, когда мог видеть ее лицо.

— Я Надия… то есть Надя, Байракова Надя. Вы меня наблюдали давно ещё, в сорок пятом аппендицит вырезали. Только вот, простите, отчества вашего не вспомню.

Меня зовут Лев Александрович.

Не сразу, но в моей голове стали всплывать размытые образы прошлых лет. Вспомнилась и сама девушка, и радушный отец, и квартира с высокими потолками и со вкусом подобранной мебелью. Но все это было очень далеко и случилось будто совсем не со мной, а в забытой книге или фильме. По долгу профессии, а, может, просто по натуре собственной, я долго не держал в памяти чужих лиц. Имена или же фамилии, как в этот раз «Байракова», с большей вероятностью запускали в моем мозге цепочку воспоминаний. Но куда лучше запоминались неординарные случаи. Однажды ко мне пришёл мужчина, проходивший с прободной язвой желудка три дня, но вместо того, чтобы орать от боли, он лишь пожаловался на недомогание.

Словом, не стоило удивляться, что я не узнал Надию — за прошедшие годы она, разумеется, сильно повзрослела, и от подростка, которому я когда-то делал одну из первых своих операций, не осталось и следа. Детская припухлость ушла, но черты лица ее остались мягкими несмотря на худобу. Смотрела она внимательно и вкрадчиво. Пока девушка молчала, то казалась очень сдержанной, но, стоило ей заговорить, как живость преображала все лицо. Она любезно помогла повесить на вешалку мое прохудившееся пальто, которое потяжелело от снега, и дождалась, пока я приведу себя в порядок. В каждом ее жесте ощущалась сила, выкованная в нелёгкой борьбе с самой жизнью.

— Может, желаете чай или кофе?

— Обойдусь. Где пациент?

— Вернее будет сказать «пациентка» — это наша мама. Но, видите ли, она в последние годы у нас стала таким ипохондриком, просто ужас какой-то! Ей все время кажется, что у неё то приступ аппендицита, то гипертонический криз, то ещё что выдумает. Я бы лучше ей кого-то по душевному нездоровью вызвала, слишком нервная стала, — все это время она энергично жестикулировала своими худыми длинными руками.

— А что могло так повлиять на ее состояние?

— Дело в том, что три года назад умер отец… — ее лицо почти не поменялось, и даже голос не дрогнул, но нетрудно было догадаться, чего ей это стоило, — умер скоропостижно, от инфаркта. Это ее подкосило. Она у нас всегда была живчик, да и сейчас анализы отличные, но уже ничему не верит.

— Вот оно как.

— Вы, может, предложите ей обследоваться ещё раз, приём назначьте. Пусть хоть как-то успокоится.

— Для начала я осмотрю ее, проведите меня.

Глава семейства встретила меня в спальне. Возлежавшая на подушках в домашнем халате, прикрыв веки, она упорно массировала себе виски и смахивала скорее на египетскую царицу. Едва ее увидев, имя «Элла Ивановна» я вспомнил без всяких затруднений. Именно с ней в своё время велись все обсуждения о лечении Надии, да и женщина она была очень яркая — с юных лет блистала на сцене Чеховского театра. Когда дочь вошла, она даже бровью не повела.

— Надия, где же ты ходишь? Неужели в собственном доме уже нельзя дождаться помощи?!

— Мама, пришёл врач. Это очень хороший человек, Лев Александрович Якубов, ты должна его помнить.

Элла Ивановна великодушно приподнялась и открыла глаза. Светло-серые, такой же формы, как у Надии, они смотрели за спину дочери, где стоял я — новый свидетель ее страданий.

— Надо же, как тесен мир. Приятно вновь вас встретить — все-таки когда-то вы спасли мою старшую от перитонита и в глазах нашей семьи остались человеком порядочным.

— Взаимно, Элла Ивановна. И в этот раз я здесь, чтобы помочь.

— Боюсь, теперь мне уже ничто не поможет, — траурно заявила она, — с тех пор, как не стало моего Виктора Васильевича, мир совсем опустел.

Мне не было, что ответить, да и подобных разговоров с пациентами я никогда не развивал, и сразу попросил дочь выйти, по-простому назвав ее: «Надей», за что сразу получил выговор.

— Я вынуждена просить вас, молодой человек, уважительнее относиться к чужому имени! Ещё сама Марина Ивановна Цветаева говорила, что можно шутить с человеком, но с именем… ни за что.

— Мама, прошу тебя…

— Не спорь! Ты была назвала так в честь моей матери, своей бабушки, а она была уроженкой Франции…

— Элла Ивановна, я прошу прощения, и забудем об этой досаде. Все же я попрошу вас дать себя осмотреть.

Тогда-то я и понял, как выглядит «самый больной в мире человек». Байракова жаловалась на все и одновременно ни на что, вздыхая при каждом прикосновении стетоскопа. Когда я попросил ее оголить грудь, чтобы послушать, она демонстративно смутилась и вдруг заявила, что воспитание подобного ей не позволяет, но вскоре уступила. Не успел я завершить процедуру, как она схватила с прикроватного столика рамку с фото и, как в первый раз, водить по ней пальцем.

— Вы знаете, — по ее красивому лицу, тронутому паутинкой морщин, расползлась улыбка, — почти каждый день на эту карточку смотрю, и будто вовсе не я стою с Виктором, а кто-то другой. Какой он тут статный, в форме, — я всегда любила эту форму, — медали все так и блестят. Генерал-лейтенант! Да и я совсем счастливая. А на эту взгляните, — женщина потянулась за соседней фотографией, видимо, свежей, где она стояла с дочерями, — Нади и Верочка тогда еле-еле уговорили меня на съёмку. Даже сейчас не вспомню, почему выбрала это платье — оно же меня полнит! А что с лицом, страшно глядеть, бледная поганка и то свежее! Вы сами посмотрите!

— Уверен, здесь вы выглядите замечательно, как и везде.

— Льстец! Я всегда говорила, что мужчины — обольстители не хуже женщин, однако упорно это скрывают. Иначе откуда бы взялось утверждение, что женщины любят ушами? Кстати, взгляните, вы не узнаете Верочку?

Верочка, как неустанно называла ее мать и от чего я мысленно каждый раз кривился, на фотографии держалась так же строго, как и сестра. Но если у Надии строгость эту деликатно прикрывала живость натуры, младшая Вера, казалось, из неё была соткана: плотно сомкнутые губы, строгая белая блуза и длинная юбка. А главное — глаза. Карие,