Он был Рассказчик. Да, именно так, с большой буквы. Каждый век вносит что-то свое в способ повествования. От гуслей и арф человечество поднялось до радио и телевидения, но и эти технические чудеса служили все той же одной древней цели — доносить информацию до ушей слушателя. И как во все времена, кому-то суждено было остаться на уровне «информаторов», или «корреспондентов», а кто-то благодаря таланту поднимался до высот Рассказчика.

Дмитрий был талантлив. Более того — он был популярен. Он рассказывал то, что ему самому удалось познать, уважая в своем слушателе собеседника, оставляя за ним право самому делать выводы и вовлекая таким образом в интерактивный процесс коллективного познания. За что его и ценили. Правда, сам Дмитрий изрядно удивился бы подобному анализу своего творчества. В те редкие моменты, когда во время вручения призов на телефестивалях у него брали интервью, он любил повторять, что формула его успеха заключается всего лишь в любви к своему делу. Последний его телевизионный цикл, «По Америке», принес ему заслуженную славу; именно благодаря этому циклу он и оказался в этой стране.

От одиночества Дмитрий не страдал. Профессия телевизионного журналиста научила его даже ценить это состояние. Да и к тому же одиночество его тоже было относительное. Он любил хорошую компанию, вкусную еду, бесконечный выбор ресторанов, который предлагал Нью-Йорк, и еще более бесконечный выбор женщин. Причем предпочитал он своих, русских. И не из патриотизма или потому, что «русские женщины самые красивые в мире» — в Нью-Йорке попадались порой такие местные экземпляры, что челюсть отваливалась, а просто потому, что с ними ему было как-то уютней. «Коммон хэретидж», как говорят американцы, то есть «общий культурный багаж» — любил повторять он. Действительно, им не надо было объяснять, кто такой Сеня, и почему он обязательно должен беречь руку, или что такое Чебурашка.

С русским населением в Нью-Йорке, как, впрочем, и со всем остальным в этом уникальном городе, проблем не было. В свои тридцать пять, с квартирой в центре Манхэттена, приятными манерами, прекрасной спортивной фигурой и длинными вьющимися волосами Дмитрий являл собою вариант, мимо которого женскому полу, особенно одиноким его представительницам, пройти было очень трудно, если вообще возможно. Чем он успешно и пользовался. Было, конечно, одно «но». Именно потому, что он представлял из себя такой завидный мужской экземпляр, практически всегда дело заканчивалось тем, что его партнерши довольно быстро начинали возлагать слишком большие надежды на продолжение взаимоотношений. А этого Дмитрий не любил. И не потому, что не хотел семьи. Семья у него была. Однажды. И развод, причем не с женой, а с ребенком, во что все в результате вылилось, он воспринял очень тяжело. И даже сейчас, спустя несколько лет, заживать эта рана упорно не желала. Другими словами, ему не хотелось вновь наступать на грабли. Так что обычно, когда он начинал чувствовать, что дело приобретает черты некой семейственности, когда в квартире там и тут с удивительным постоянством начинали попадаться вещи женского туалета, а в ванной уже невозможно было найти свой бритвенный прибор среди банок и склянок с женской косметикой, Дмитрий каким-то образом умудрялся свести отношения на нет и при этом остаться с очередной отвергнутой претенденткой в дружеских отношениях.

Плимкнул сигнал поступившей на телефон смс-ки. Дмитрий отвернулся от окна и первые несколько секунд соображал, куда он вчера спьяну воткнул подзарядку с айфоном. «Нет, смотри-ка, даже в автоматическом режиме все приборы работали нормально», — усмехнулся он, увидев айфон на том месте, где ему и положено было быть, — на кухонной стойке рядом с кофе-машиной. Практически одновременно с текстом звякнул сигнал нового сообщения электронной почты, и при этом, дабы окончательно убедиться, что хозяин пришел в себя, мобильник заиграл джазовую композицию вызова.

День настойчиво вступал в свои права. Текст был лаконичен: «Ты потрясающий. Лена». Дмитрий кинул взгляд на смятую постель и пожалел, что проспал момент ее ухода. Что поделать, Ленка, его последняя пассия, подрабатывала в цветочном магазине и вставала, когда Дмитрий обычно только ложился. Чрезвычайно сексуальная барышня. К тому же умненькая: заканчивала колледж и была без пяти минут помощником адвоката. Люди они оба были занятые, но когда случалось совпасть во времени и в пространстве, ничего не имели против того, чтобы провести пару-тройку часов вместе. Без каких-либо обязательств с обеих сторон, что Дмитрия вполне устраивало.

Имейл был из московского офиса, скорее всего от нового шефа, а вот номер телефонного вызова… Дмитрий быстро нажал на кнопку приема.

— Да, Фима, ну где вы?

Вместе с завываниями сирены пожарной машины и гудением нью-йоркского трафика в кухню ворвался молодой, почти мальчишеский голос:

— На подъезде, Дмитрий Сергеич! На Сорок второй застряли… Но ничё, движемся!

«Двигаться им еще по меньшей мере минут пятнадцать», — про себя подумал Дмитрий, заваривая кофе.

— Марго с тобой? — спросил он в телефонную трубку.

— Со мной… Дрыхнет на заднем сиденье… — с нескрываемой завистью отозвался голос.

— Кассеты? — спросил Дмитрий.

— Взял, — лаконично ответил голос.

— Ты их из кофра достань, с собой в самолет возьмем… Ну давайте, через пятнадцать минут внизу!

Дмитрий отключился, зажмурившись, в два глотка выпил кофе и принялся за сборы.

Лета 1820-го. У побережья Северной Калифорнии. Раннее утро

В предрассветном тумане примерно в четырех кабельтовых от калифорнийского берега покачивалась на волнах двухмачтовая шхуна без каких-либо опознавательных знаков. На монотонное позвякивание якорной цепи мелодично отзывалась бортовая склянка. Вот, пожалуй, и все, что нарушало безмятежную тишину этого утра. Туман был такой, что мачты призрачно таяли где-то за первым гафельным парусом, а бушприт точно обрубили у самого носа судна. На корме крупными бронзовыми буквами было набито название «Pearl of the Seas». На месте же порта приписки, на ржавых гвоздях, не очень ровно выстроились буквы в слово «Portsmouth». Всем своим видом «Жемчужина морей» давала понять, что знавала она и лучшие дни, правда, это было давно и у других, видимо, более аккуратных хозяев.

У борта, сосредоточенно вслушиваясь в тишину и пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане, сгрудилась группа мужчин. Компания была из тех, с какой никому не захотелось бы встретиться в темном переулке. Небритые лица ни умом, ни интеллигентностью не светились. Кто-то попыхивал трубкой, кто-то жевал табак, время от времени смачно сплевывая за борт. В общем, вид у команды был самый что ни на есть пиратский.

Наконец капитан — а о том, что это был именно он, можно было судить по числу пистолетов за поясом, черной треуголке поверх повязанного на голове красного платка и по тому, как подобострастно поеживались под его взглядом окружающие, — повернулся вполоборота к стоящему рядом толстяку. Тот исходил потом и то и дело отирал лицо тряпицей. Если у всех вид был напряженный, то у толстяка на лице отображался настоящий страх. Причин тому могло быть несколько. Во-первых, у капитана под глазом цвел свежий фиолетовый синяк, что явно негативно отражалось на его настроении. Во-вторых, на месте передних зубов у него зияли дыры, что тоже, по-видимому, было для капитана в новинку: он все еще стыдливо прикрывал рот платком, отчего порой совершенно невозможно было понять, что он говорил. Это заставляло толстяка изо всех сил вслушиваться и потеть еще больше. Инстинкт подсказывал, что сейчас совсем не время переспрашивать. Наконец капитан, даже не взглянув в сторону толстяка, презрительно прошипел: