Он не считал, что мир перед ним в долгу и что он вправе просить о чем-то. Поэтому не стал просить одно из заклинаний Лупа или алкоголь, чтобы притупить усталость и боль. Но если бы он имел право хотя бы на одну просьбу, то с удовольствием избавился бы от назойливых воспоминаний об Архимаге, разрушающем Стену, о его словах и о том, как отвратительно вращался блестящий камень в его пустой глазнице… Однако картина оставалась пугающе четкой в его сознании, как будто перед ним на Дороге и сейчас стоял изуродованный призрак…

Булыжники и мелкие камешки царапали ботинки, когда он переставлял ноги, словно навстречу Анфену дул сильный ветер. На самом же деле воздух был совершенно неподвижен. Дорога оставалась по-прежнему ровной, однако у воина возникло ощущение, что он попал в некий поток притяжения, взошел на бесконечный крутой холм. Невидимая сила была вполне реальной и толкала его назад с того момента, как рухнула Стена. Ему и в голову не приходило сойти с Дороги, где поток был слабее, чтобы облегчить тяжкое бремя каждого следующего шага.

И вовсе не из страха перед темными высокими силуэтами, которые он то и дело замечал между деревьями или в полях, окружающих Дорогу, стоявшими неподвижно, если не считать постоянно закручивающихся и выпрямляющихся шипов, усеивавших вытянутые тела. Порой один из них медленно поворачивал голову, провожая человека взглядом. Анфен смотрел им прямо в глаза, ожидая, что в любой миг очередная тварь бросится к нему широкими шагами и раздастся хорошо запомнившийся ему шелест длинных игл, заменявших мерзким существам волосы. Но этих ублюдков он не боялся. Как и Инвий, которые давно должны были выследить его по Метке, — по правде говоря, Анфен уже никого и ничего не боялся. Но Мучители лишь наблюдали за ним.

Не так давно он проснулся в канаве. Какой-то добросердечный путник спихнул его с Дороги, чтобы спящего не раздавили копыта лошадей или колеса фургонов. Путник к тому же оказался достаточно любезным, чтобы не ограбить бесчувственное тело, правда вооруженное ножом и кинжалом. Полутруп, который некогда дважды выигрывал высочайшую награду воина, Шлем Доблести, которого боялись тем больше, чем больше на его счету оказывалось убитых…

Доберется ли Анфен до своей цели или нет, не так уж и важно. В любом случае его ждет смерть. Он мечтал о медленной и мучительной смерти, которую заслужил, хотел прочувствовать каждую секунду, чтобы плоть горела в огне. Он шел к ней с того самого мига, как впервые встал на ноги и, неуверенно пройдясь по кухне, схватился за юбку матери. Такими же неровными, спотыкающимися шагами, как сейчас.

Заплетающиеся ноги окончательно ослабли, не выдержав невидимого давления, тело утратило равновесие, и он свалился, ударившись головой о камень. Перед глазами вспыхнули белые искры. Прежде чем потерять сознание, Анфен почему-то услышал веселый смех своей матери, изливавшей на него всю свою любовь и радость, похвалы и восторги, когда он неуклюже побежал по кухонному полу, сжимая в ладошке свой первый игрушечный меч, вырезанный отцом. «Мой маленький солдат, — говорила она. — Мой маленький солдат».

— Почему ты ищешь смерти, воин? — произнес голос за его спиной.

Как только Анфену удалось привести тело в относительно вертикальное положение, он безжалостно погнал его вперед. Дорога вновь принадлежала ему одному. Небо — нет, не только небо, весь мир обрел насыщенный темный оттенок сгустившихся сумерек, которого воину еще не доводилось видеть. Глубокая тишина заглушила голос ветра и пение птиц — собственно, все, кроме шуршания его собственных шагов. Вплоть до того мига, когда за спиной раздался неспешно приближающийся цокот копыт и голос всадника, которого, как он прекрасно знал, на самом деле не существовало.

Анфену совершенно не хотелось оборачиваться и устремлять взор на призрака, чье появление (он вполне отдавал себе в этом отчет) означало его окончательное прощание с реальностью и разумом. Ему нравилась тишина, впрочем, как и приглушенный размеренный, будто терпеливый цокот копыт, отбивающих четкий ритм. Такого спокойствия, такого умиротворения Анфен еще не знал. Куда вдруг делся остальной мир? Он внезапно сузился до Дороги и смутных силуэтов горных вершин, маячащих вдали, черными громадами нависающих над горизонтом.

В насыщенном черно-синем пространстве появились странные огни, похожие на кристаллы, словно по воздуху рассыпались горсти сияющих драгоценных камней. Некоторые были совсем маленькими, другие могли соперничать с валунами Дороги, невесть с чего вдруг повисшими высоко в небе. Их вид обеспокоил Анфена — почему его разум вдруг создал такие странные, но прекрасные образы? Он не желал красоты, не испытывал в ней потребности.

И все же какая восхитительная тишь!..

Поразмыслив, Анфен вспомнил, что Дорога всегда устремлялась на юг. Поэтому облака тянулись в том же направлении, к центру этого мира. С того момента, как пала Стена, это странное воздействие стало в разы сильнее, оно… Но Анфен потерял нить рассуждений, поскольку всадник вновь заговорил странным грудным голосом:

— В тебе есть боль и гнев. На того, кто называет себя Архимагом. Но тебя вовсе не провели, воин. Тебя возвысили. Ты выполнил свое предназначение. А он — свое. Все свершилось.

— Ты хочешь сказать, что не я сам принимал решения и делал выбор. — Хриплый голос Анфена был едва слышен. — Если не в этот раз, значит, я всегда был лишен свободы. Так скажи, сейчас я принимаю решения сам или нет?

— Я говорю не об этом, воин. Нет нужды страдать — страдание вскоре прекратится. Отринь отслужившую часть себя, как ты выбросил бы проржавевший клинок, и найди новый, куда лучше прежнего, — отозвался голос.

— Для чего? Какой от него толк? Я все равно отправлюсь туда же.

Какое-то время раздавался только тихий цокот копыт.

— А куда ты направляешься, воин?

— Я иду… — начал было Анфен и сразу же замолчал, не чувствуя необходимости объяснять призраку, порождению горячки и бреда, что он собирается отправиться в подземную пещеру, куда однажды его привела Незнакомка.

Бывшему предводителю разбойников удалось тогда оставить отметки на стенах, по которым можно было бы без труда отыскать путь. Если он доберется до пещеры живым — а в этом Анфен почему-то не сомневался, — то убьет одного из тех несчастных, что прикованы к полу и стенам раскаленными докрасна путами. Он осторожно положит тело поодаль и сам займет его место. Стиснув зубы, он без единого звука перенесет муки, будет слушать шипение заживо запекаемой кожи, раскаленные кончики рогов будут медленно погружаться в его плоть, пока не коснутся костей, превращая их в алые угли.

— И какой цели послужит эта смерть? — спросил плод его воображения.

Анфен пожал плечами.

— Это смерть, — произнес он и рассмеялся.

— Мне доводилось видеть куда лучшие смерти.

— Мне плевать, — сказал Анфен.

— Ты воин.

Анфен сплюнул, будто надеясь избавиться таким образом от этих слов.