– А ты докажи, – огрызнулся тот, не чувствуя за собой вины в смерти двух человек, еле застегивая штаны и расстегивая сумку.

Михаила Ивановича вдруг осенило: «Не поспей я вовремя, он бы убил и Вику, как свидетеля. Как же я старый дурак до этого не додумался. Нет, парень, тебе не скорая нужна, а большая потеря крови. Пусть твоя болезнь тебя и накажет». Он взял парня за плечи. «Дай посмотрю рану, – говорил он, а сам переместил свои руки к его ушам и с силой приложил его затылком о металлический уголок печки. Парень затих, а по печке побежал кровавый ручеек. Заглянул в расстегнутую сумку, где действительно было много денег и всяких украшений. Деньги, перевязанные резинками, были наши и «чужие». Полотенцем, которое висело у рукомойника, он вынул несколько пачек знакомых купюр, опустил их в пакет, лежащий на столе, а сумку закрыл этим же полотенцем. – Ладно, Катюша сама выбрала себе эту дорогу. Но за что все это Вике? – говорил он вслух, а на глазах были слезы. – Как девчонка переживет такое унижение? Не сломается, справится ли?» Он, переворачивал табуретки и, вкладывая пистолет в руку приезжего, не сразу заметил в проеме двери свою супругу, и продолжал тихо сокрушаться. А заметил, когда Мария Никитична тихо оседала на порог с широко раскрытыми глазами.

– Маша, Машенька, – плакал Михаил Иванович навзрыд, звал он жену, пока не понял, что она не дышит. – Господи, за что? За что нам такое страшное наказание? Он брел по поселку, как пьяный. Слезы застилали глаза, и он шел, как в тумане. – Степан Кузьмич, у Катюшки в доме беда. Там в доме все мертвые и машина чужая, – говорил он участковому. – Помоги мне, один я не справлюсь. Там и Маша моя. Удар ее хватил, как все это увидела, а мне еще Вику найти надо.

Участковый вызвал наряд из городка, дальше помогли соседи, а Михаил Иванович, найдя внучку в домике лесника, тем временем успокаивал ее. Она свернулась калачиком на кровати, укрывшись старым полушубком. Ее била не то нервная дрожь, не то озноб.

– Как ты, лапушка? – спросил дед дрожащим голосом. – Ты не переживай, я сохраню все в тайне. Время лечит. Я тебе вещи принес из дому.

– Я на пруду была, только эту грязь, деда, никакой водой не смыть. Прости меня, – она обхватила деда за шею, как в детстве и, положа ему свою голову на плечо, горько заплакала. – Такое клеймо теперь на мне. Я сама себе противна. Мне жить не хочется. Как там мама?

– На кого ж ты меня одного оставишь? Тебе, лапушка, жить надо. Нет больше Катюшки с Василием, но и подонка этого больше нет. В город его увезли. Ты не думай об этом. Я кроме трупов в доме ничего и не видел. Только у нас еще одна беда. Сердце бабушки не выдержало всей этой картины. Нет больше Марии Никитичны.

– Как нет, деда? Зачем она туда пошла? – Вика опять заплакала. – Почему я не послушала бабушку и не пошла сразу за тобой? Ты бы обязательно помог нам всем со своим ружьем. Это я во всем виновата, – всхлипывала она.

– Кто же ее знает? Не дождалась тебя и пошла. Осиротели мы с тобой, – говорил дед, смахивая слезы. – Он приехал их убивать и забрать добро, которое они охраняли или присвоили. Я толком и не понял, но сумку с добром видел. Нам с тобой в поселок нужно идти, лапушка. Степановна во всем поможет, подскажет. Похороны завтра. Ты переоденься, да волосы подбери.

Они долго сидели, крепко обнявшись и горько плача, пока за ними не приехал участковый со следователем из города. Вместе вернулись в дом, где произошла трагедия. С них сняли показания и отпустили домой. Троих хоронили всем поселком на следующий день. Такой трагедии за всю его бытность не было. А после похорон, Михаила Ивановича оставили под домашним арестом до окончания следствия. Всю неделю, убирая в доме матери, Вика постепенно выбрасывала все, что напоминало о случившемся. Можно было управиться и за пару дней, но она не могла оставить деда одного и ходила следом. Дед каждое свое утро начинал с дома дочери. Приходил туда, сидел на низком табурете и молчал, уставившись в одну точку. Обыск, устроенный в доме в первый день, ничего не дал, а вот Вика, убирая, нашла в холодном поддувале двадцать тысяч рублей среди золы и тонкую золотую цепочку, которая выскользнула из пододеяльника, когда она снимала постель. Цепочка была мамина. Всю неделю, через день, приезжие следователи снимали показания с деда и внучки, а по поселку поползли слухи. Говорили и о том, что дед специально убил приезжего, который сразу застрелил зятя, а потом уже изнасиловал внучку. Что половину сокровищ, которые нашли у приезжего, дед присвоил себе. Что неспроста их пытают, целую неделю, добиваясь правды. Что теперь Вика закончит свою жизнь так же, как мать. Говорили немногие, а вот верили гораздо больше. Вика стала сторониться не только друзей, но и подруг. Она не понимала: почему люди, знавшие ее семью, так легко верят всему? Почему осуждают деда, потерявшего сразу жену и дочь из-за отморозка, которому место в тюрьме? Ведь, окажись любой из них на месте деда, он бы не задумываясь, расправился с подонком. Она не рассчитывала на сострадание и участие, но и обвинять их было не правильным. Она старалась не выходить со двора и ни с кем не встречаться.

– Викуля, тебе надо уехать, пока местные бабы не вынесли тебе смертный приговор своими сплетнями, – говорил ей дед, возвращаясь из магазина. – Они меня не иначе, как убийцей кличут. И ведь знают, подлые натуры, что все не так было, как сочиняют. Откуда столько злости в людях? Может, они надеются на то, что я с ними сокровищами поделюсь, чтобы замолчали, дуры старые? Милиция и та отвязалась, а эти никак не угомонятся. Поезжай. Ты же собиралась учиться. Жизнь не закончилась, она продолжается.

– Дедуля, если ты не перестанешь тосковать, я никуда не поеду, – говорила Вика, возвращаясь с кладбища на девятый день. – Закончится мой отпуск, выйду на работу и забуду про учебу.

– Я справлюсь, лапушка. Я ради тебя буду сильным. Ты поезжай после выходных. Одним днем не справишься, задержись. Ты должна учиться, ты девушка умная. Докажи, что диплом тебе училище не зря выдало красный. Ты у меня, лапушка, по имени Победительница, как та богиня, – говорил дед, обнимая ее за плечи. – Обещаю, что в Катин