Подначил жену Франц Линде.

— Почему немой? Он же дня три по морю болтался без еды и воды и в шоке был. Подожди, ты меня сбил. Конечно, любовь, что же ещё? Только подумай, он поначалу в больницу «по скорой» попал, а потом к Анджеле в палату. Вот она за ним ухаживала — ухаживала, а он очень плох был. Что-то там по-итальянски ворковала, кормила и причёсывала — и всё это время он молчал и только пел иногда. И вдруг на третий День так внятно и говорит: телефон! Она принесла, представляешь? Он кипрский номер набрал, послушал, сам ничего не сказал, и снова молчок. И вот когда ему время выписываться пришло, как и куда неизвестно. Ты не забудь, ведь ни страховки, ни денег, долго держать не стали! А он ещё слабый был да к тому же сердце плохое… Тут Анджела его забрала с собой!

— Анджела, значит, — думая, о своём, сказал Франц. — Ладно. Анджела куда ни шло. Я, знаешь, не могу привыкнуть, что кого-нибудь Афродитой зовут или Аполлоном. Да ещё как на этого Аполлона взглянешь…

— Слушай, Аполлоны с Афродитами в Греции, а мы в Италии. Ну а Венера, лучше, что ли? Фунтов так на пятьсот?

— Вообще ты мог бы при мне про фунты…

— Не буду-не буду, — засмеялся муж и добавил. — Я понимаю так — мы сейчас их всех увидим? Смотри! Вот она уж — «Лючия».

До ресторана оставалось шагов двести. Весь он, увитый виноградом, с террасой, уставленной фикусами и цветущими олеандрами, был залит ласковым солнечным светом. Выше террасы лепился к склону сам двухэтажный, крытый черепицей дом, где находился зал ресторана, кухня и служебные помещения. Выше этажом в левом крыле жили хозяева. В правом у них были комнаты для приезжих. Сооружение венчала маленькая мансарда с треугольной крышей и таким же большим окном.

— Правда, красиво? Здесь и в ноябре всё цветёт, я тебе сейчас такие лианы покажу, прямо по скалам вьются. А рядом ящерки зеленые бегают.

Двое шли не спеша, занятые разговором друг с другом. Они не видели, как карабинеры числом так человек пять высыпали на совершенно пустую почему-то террасу, как Энцо и Франческа спустились по внешней лестнице вниз и молча обернулись назад, глядя на длинный серый с чёрной полосой ящик, что медленно выплывал на плечах мужчин, тяжело ступавших по ступеням, ведущим уже на улицу. Зато они услышали крик. Кричала женщина.

— Diabolo! — плача, кричала бледная худенькая, как подросток женщина, с распущенными по плечам матовыми чёрными волосами.

***

Франц Линде вечером уединился, придумав невинную отговорку. Ему нужно было позвонить на работу. Он набрал номер и негромко заговорил:

— Привет, это Линде. Здравствуй Херберт, дружище! Как дела? Я-то? Я в отпуске. Как почему звоню? Соскучился! А ты как думал? Ну, ясно, жить без вас не могу. Погода? Ничего особенного, но моей жене нужны термальные ванны, вот и ездим. Слушай, я бы хотел Бергеру сказать пару слов, пока не забыл. Скажи, он по-прежнему занимается «Завещанием кузнеца»? Ага, я так и думал. Что? Мы с ним в одном конноспортивном клубе. Да брось, не издевайся, просто случайно информация одна подвернулась.

— Хайнц? Здорово, это Франц. Хорошо, что я тебя застал. Как это, ожидал моего звонка? Ах, кобылки. Да нет, я в тебе вполне уверен.

— Нет, не дразнюсь. Да чем особенно? Стой, ты мне лучше скажи, у твоего «кузнеца» клеймо — две буквы «G», одна вложенная в другую, обведённые неправильным овалом?

— Ах, скорее в форме опрокинутого щита. Ну, мы оставим формулировку на совести журналистов. Вот что, с тебя ужин на две персоны в ресторане у нашего несравненного Шубека. Садись и слушай…

Глава 4

Карп Валерианович Кубанский был непростительно богат. Он понимал это сам и ужасно стеснялся. Будучи застенчив и замкнут от природы, он всё глубже, словно рак-отшельник, забирался в свою раковину и настороженно изучал оттуда близорукими глазами окружающих, что иными трактовалось как высокомерие задравшего нос нувориша. Бывшая жена Женька Безрук, с которой они вместе когда-то кончали Плешку и поженились после диплома, поглядывала на Карпа из-за своего аккуратного письменного стола в офисе и еле слышно декламировала: «И усами шевелит!» Карп незаметно подмигивал Женьке, поглаживая небольшие усики. Его круглые кошачьи глаза теплели. Они остались друзьями.

Жестковатая, самостоятельная и стройная Женька рассудила быстро и трезво. «Вместе у них не вытанцовывается» — решила она. Дальше может быть только хуже. Однажды они поговорили и совершенно мирно расстались. Женька продолжала работать у своего неуклонно преуспевающего сдержанного и настойчивого как бульдог бывшего мужа. А он постепенно начал полнеть и откровенно сторониться женщин. Стеснялся.

Карп толстосумом, и правда, был и был в состоянии вызывать время от времени девушку для встреч. Его устраивали разовые встречи, тем, что не возникали обязательства, никто не грабил, не шантажировал. Обычные в этой среде болезни тоже миновали «крупную рыбу», как называли порой подчинённые своего шефа. Женька, встревожившаяся было и регулярно заставлявшая Карпа бегать к врачу, несколько успокоилась. А когда у Кубанского появилась помощница — молодой архитектор Серафима Неделько, жизнь приобрела характер стабильный и, пожалуй, несколько монотонный. О Серафиме речь впереди, а сейчас надо заметить только, что новых впечатлений по этой части наш герой не искал. Все дела его шли успешно. Он со сборки компьютеров постепенно переключился на сталь, заключил пару крупных контрактов в Липецке, преуспел обалденно и заскучал.

Вот если бы маме рассказать, думал нередко он. С мамой бы я поехал. Маме бы я купил… Карп Кубанский нежно любил свою мать.

Рано овдовевшая Ольга Николаевна родом была из остзейских дворян по фамилии фон Бэр. Она вышла замуж за ветеринарного врача Валериана Кубанского, очень дельного и работящего человека, и ни разу в жизни не пожалела об этом. Из троих их детей младшим был Карп. Ольга Николаевна окончила консерваторию по классу рояля, всю жизнь преподавала музыку и умерла пятидесяти пяти лет от роду, оплакиваемая ими всеми. Но младший был совершено безутешен. Он тяжело и долго болел. А поправившись, наконец, заказал мамину фотографию в полный рост, мастерски выполненную по образцу студийного оригинала, и повесил её около своего любимого письменного стола из тёмного дуба, обтянутого зелёным сукном.

На отличном плотном картоне в этих восхитительных коричневатых тонах была изображена стройная молодая женщина в довоенном шёлковом платье. Её изящные руки в сетчатых перчатках до запястий свободно лежали вдоль тела. На голове, причёсанной на прямой пробор,